— Конечно.
— Хорошо. Тогда вспомни. Ведь все было совсем иначе! Ты никогда не вспоминаешь об этой полноте чувств, этом сказочном изобилии ощущений! Женщины — это было как ночная итальянская феерия под деревьями классического увеселительного парка, как на новой картине австрийского художника Хирль-Деронко — все такое чарующее, воздушное, мечтательное; просто дух захватывает, как роскошно. А ночи, проведенные за чтением любимых книг! Тогда не перевелись еще поэты, при одном имени которых у меня начинало биться сердце. Мне хотелось стать одним из них, таким, при чтении стихов которого красивые женщины забывают про сон, а юные студенты дрожат от волнения и восторга. А потом эти тихие долгие прогулки, то по длинным аллеям, то по горам, с томиком стихов в кармане… А еще раньше первая женщина, за которой ты неотступно следишь глазами и осыпаешь ее безумными стихами…
— Но ты же сам говоришь, что это были безумные стихи…
— Ну да, конечно, безумные! Так оно и было, в этом и есть все колдовство, это сладкое безумие, поднимавшееся, как одурманивающая волна, от сердца к глазам, в виски, заполняя все мысли. Разве у тебя не щемит сердце, когда ты об этом думаешь?
— Уж этого ты никак не можешь от меня требовать. У тебя самого сердце уже много лет не щемит.
— Буркхард!
— Прости! Но я повторяю тебе: это сплошь сентиментальности. Тебе просто стало необходимо чем-то одурманить себя — пожалуйста, но не втягивай меня в эту затею.
— Тут ты прав. На меня напало что-то вроде юношеской романтики, и я на мгновение вообразил, что наивные картины и понятия того времени все еще живы, например дружба. Ну да ладно, прощай!
Мартин быстрыми шагами пошел к дому. Буркхард с удивлением поспешил за ним. Он догнал его только возле конюшен, где Мартин собирался звонком вызвать кучера. Друг подоспел как раз вовремя, чтобы остановить Мартина.
— Что за сцены ты устраиваешь! — зашептал он ему. — Все же знают, что ты сегодня здесь, к вечеру соберутся гости из города, а кроме того, я не имел в виду ничего дурного!
Мартин снял его руку и потеснил друга чуть в сторону, сказав неприятным тоном:
— Прошу тебя! — Он позвонил. Потом повернулся к Буркхарду. — Извинись за меня перед добрыми людьми, — произнес он холодно, — я уезжаю домой.
— Но, дружище! Мне очень жаль, что я тебя…
— Мне тоже очень жаль, что я досаждал тебе своими проблемами. В прошлые встречи все было по-другому!
Подошел кучер.
— В город! — приказал Мартин. И, пока кучер запрягал лошадей, принялся неторопливо ходить по двору. После неприятной паузы Буркхард отошел к стене — двор был просторный.
— Может быть, — произнес он тихо, — ты не отдаешь себе сейчас отчета, что оскорбляешь меня.
Мартин ответил лишь отталкивающим холодным взглядом.
— Возможно, ты раскаешься в этом, — добавил Буркхард. — Я извинюсь за тебя перед моими гостями, и на твое оскорбление я тоже закрываю глаза. Ты возбужден, причем больше обычного; возможно, даже болен. Послезавтра я буду в городе и навешу тебя. Договорились?
Мартин задумался на мгновение.
— Да, — сказал он потом, коротко пожал другу руку и сел в пролетку.
Всю дорогу, пока он ехал через согретые солнцем светлые луга, мысли его были заняты воспоминаниями о его юности и всплывшими в памяти картинами и образами. О разногласиях с другом и о своей досаде на него он вскоре забыл. Ему казалось, не существует ничего другого, о чем стоило бы думать, ничего значительного, притягательного и более живого, чем та потусторонняя жизнь утраченной молодости, эти загадочно прекрасные, осиянные звездами на небосклоне темно-зеленые кущи, воспетые им в восторженных юношеских стихах, лелеявших мечты о победах и лавровых венках. |