|
Но потом полностью погрузился в чтение, увлекшись фрагментарной диалектикой сочинения и изучая логику этого нового мировоззрения. Учение о смерти и здесь оставляло, по его мнению, открытым главный вопрос, лишь слегка модифицируя его. И множество примеров и диалогов он также находил поставленными слишком преднамеренно, по типу сократовских, на службу заранее предопределенному. В принципе он воспринимал эту первую попытку поэтического озарения на почве монистического мировоззрения не столько как литературное событие, а скорее как ознакомление с некой другой философией. Мартин был хорошо знаком со сложной психологией современного человека и сам был слишком непостоянен, слишком переменчив в своих настроениях и недостаточно наивен, чтобы верить в великую утешительную силу философии и оказываемое ею влияние на жизнь отдельного индивида. В прошлом у него была одна философская работа по теме l`art pour l`art, так что сама теория не была ему чуждой, но только поэтому она больше не могла быть для него тешащим душу артистическим упражнением в умственных построениях.
В перерыве, когда он оторвался от чтения и перелистал страницы, его взгляд упал на внутреннюю сторону обложки и ссылку, в которой автор, сообщая свой берлинский адрес, призывал всех заинтересовавшихся читателей высказать мнение в письменной форме. Мартин не смог сдержать саркастической ухмылки, представив себе эти письма и все те глупости в них, недопонимание и просьбы о разъяснении. Но затем он сравнил работу этого писателя со своей. Пока он, сохраняя чистоту поэтического видения и кристально оттачивая искусство, замыкался в узком кругу, избегая публикации своих произведений, этот писатель работал с явным удовольствием для многих, давая сомнительным массам незнакомых людей возможность разговаривать с ним о его произведениях. Поэт с ужасом представил себе визиты студентов, учителей, священников и других посторонних в свой дом или необходимость читать их письма, написанные дурным слогом. И тем не менее он почувствовал, что этот смелый и открытый для других писатель испытывал от всего удовлетворение, какого не приносила Мартину его работа. Среди тех писем могло ведь случиться и страстное излияние восторженного и гениального сторонника идей автора, юноши, преданного всей душой искусству, благодарность одинокого человека, признание со стороны былого врага. Мартин сравнил с этим признательность, которую ему выражали по обязанности, те хвалебные и выспренние письма, изысканные пожелания успехов и счастья, цветы, подарки, полные глубокого смысла и эстетизма. Это было, конечно, тоньше, благороднее, деликатнее и с большим вкусом, но одно-единственное из тех писем могло бы сделать его куда как счастливее, чем все это, вместе взятое. Поэт почувствовал, что завидует автору «Можжевельника» и всем открывающимся перед ним возможностям.
К вечеру в усадьбу Буркхарда съехались гости. Если бы Мартин знал, что среди них будет и Элизабет, то непременно бы остался. Буркхард, красивый общительный жизнерадостный человек неполных тридцати лет, встречал гостей в той же садовой комнате, где провел с Мартином часы после полудня. Будучи холостяком, к тому же часто в разъездах, гостей он принимал редко, но те нечастые музыкальные вечера, что он устраивал в загородном доме, пользовались незаурядной славой. Сегодня главная роль отводилась Элизабет. Откушали гости на воздухе, в роскошной ротонде под старыми вязами, куда вела чуть поднимающаяся в гору широкая нарядная аллея. Во время ужина, когда начало смеркаться, от дерева к дереву вспыхнул в ветвях электрический свет, одновременно зажгли также бронзовые керосиновые лампы на черных подставках, распределив их по столу. Приглашенных было человек тридцать. Большинство из них не скрывали разочарования, что нет Мартина. После того как хозяин произнес приветственный тост, старый академик вспомнил отсутствующего поэта, и все решили послать ему общее приветствие. Ваза с первыми розами и карточками гостей была передана посыльному. |
