Первой заговорила старая пробка. Она сказала:

— Я выросла в песках Андалузии, но никогда не вслушивалась в тягучие песни Испании. Я лишь набиралась сил под солнцем, чтобы исполнить свое предназначение. Однажды появились торговцы, забрали нас из леса, сложили в высокие кипы, и мы долго-долго ехали вдоль берега моря на спинах ослов, пока не добрались до приморского города, где мне придали форму, в которой я существую поныне. Потом меня отослали на север, в Прованс — там я и осуществила свое предназначение. Меня приставили стражем к игристому вину, и я верно несла службу целых двадцать лет. Первые несколько лет вино в бутылке, которое я стерегла, спало и видело сны о Провансе, но с течением времени оно становилось все крепче, пока, наконец, каждый раз при виде человека не стало выталкивать меня изо всех сил, приговаривая: «Выпусти меня! Выпусти меня!» С каждым годом сила его росла, и когда мимо проходили люди, оно кричало все громче, но ему так и не удалось заставить меня покинуть пост. А после того, как я своей мощью продержала его взаперти двадцать лет, бутылку принесли на праздник и сняли меня с поста, и вино взыграло, и потекло по жилам людей, и наполнило радостью их души, и они встали и стали петь свои прованские песни. Но меня они выбросили, хотя я верно несла службу целых двадцать лет, а силы и упорства во мне было не меньше, чем в тот день, когда меня поставили на пост. Теперь я пропадаю в холодном северном городе — изгнанница, некогда видевшая небо Андалузии, стражница, хранившая солнце Прованса в веселящем душу вине.

Следующей заговорила кем-то оброненная необгоревшая спичка.

— Я дитя солнца, — заявила она, — и враг городов. В моем сердце живет то, что вы и представить себе не можете. Я сестра Этны и Стромболи, во мне таится прекрасное могучее пламя, которое однажды выйдет на волю. Мы не станем больше покорно служить человеку в очаге или в топке, чтобы добыть хлеб насущный. Когда мы обретем силу, мы будем сами брать пищу, где найдем. В сердце моем живут замечательные дети, чьи лица засияют прекраснее, чем радуга. Они вступят в союз с Северным Ветром, и он поведет их вперед, и все почернеет за ним и почернеет над ним, и в мире не останется ничего прекрасного, кроме них. Они завоюют землю, она станет принадлежать им, и никто не остановит их, кроме нашего исконного врага — моря.

Потом настала очередь старого дырявого чайника. Он сказал:

— А я — друг городов. Я живу в очаге вместе со слугами — маленькими язычками пламени, которых кормят углем. Слуги пляшут вокруг меня за железной решеткой, а я сижу и пою, и приношу радость хозяевам. А пою я о том, как уютен кот, и какая ненависть к нему живет в сердце собаки, и о том, как ползает младенец, и о том, как бывает доволен хозяин дома, когда мы завариваем хороший крепкий чай. А иногда, когда в доме очень тепло, и хозяева и слуги довольны, я даю нагоняй злому ветру, рыскающему по свету.

А потом завела речь старая веревка.

— Меня изготовили в обреченном месте, и обреченные люди, работавшие без надежды, пряли мои нити. И потому беспощадно мое сердце, и потому я никогда не отпускала на волю ничего, что было мною связано. Многие вещи я безжалостно сдавливала долгие месяцы и годы. Обычно меня приносили смотанной на склад, где стояли большие ящики, пока открытые, а потом один из них вдруг закрывали и мою силу обрушивали на него, как заклятие, и если доски испускали стон, когда я в первый раз обхватывала их, или громко потрескивали ночью, вспоминая о родных сосновых рощах, я лишь крепче стискивала их, ибо в душе моей живет жалкая бесплодная ненависть тех, кто изготовил меня в обреченном месте. И все же, несмотря на то, что многие вещи томились под моей беспощадной властью, последним моим делом стало освобождение.