|
Он уже выяснил, что в эту минуту из восьмидесяти двух машин – тридцать два «газика», а остальные после целины не на ходу, а на ходу один самосвал, да и тот – мусорный. Заболевший от такой невезухи капитан был готов везти запаянного в цинк Иванова на му-сорном самосвале. – Да вы что? – сказали в тылу и не дали самосвал. И все-таки он его довез, на попутках, щедро посыпая дорогу поллитрами. На вокзал приехали за двадцать минут до отхода поезда. – Куда?! – рявкнула проводница и загородила проход. – У нас разрешение есть, – задуревшим с дороги голосом прошептал капитан: он всю дорогу, в минус двадцать, ехал сверху. – Назад! – не унималась проводница. – Я тебе дам «разрешение», а людей я куда дену?! Она вытолкнула капитана вместе с ящиком назад. Капитан, совершенно обессиленный бе-лым безмолвием, вытащил собранные на Иванова деньги и, стыдно сказать, угостил проводницу четвертным. – Ну ладно, – сжалилась она, – волоките, сейчас покажу куда. Гроб заволокли, куда показали. Не успели тронуться с места, как появился бригадир. – Где тут эти похоронщики? – бригадир смотрел так, будто заранее знал, кто где нагадил. – Ты, что ли? – ткнул он пальцем в капитана, и у капитана сразу же забился пульс. – Да? Документы давай. Капитану нельзя было волноваться. Пальцы его наконец достали документы. – Ну, так и знал, – вздохнул бригадир, – неправильно. На следующей слазь. Не забудь его прихватить. Проверю. Знаю я вас, был уже один такой прохвост, намаялись. Достался ещё один четвертной. Все-таки есть хорошие люди, есть; сейчас он на тебя наорал, набрызгал, а сейчас он уже хороший человек и ты его полюбил, испив до дна радость прощенья. – Ты когда в следующий раз повезешь кого-нибудь, ты обязательно все правильно оформи, – обхватил капитана за плечи бригадир, – да, и смотри, он у нас, сам понимаешь, где едет, у нас иногда «Жигули» раздевают, не то что твоего родственника; цинк – это вещь; приедешь, его сни-мать – а цинка нет, и давно уже один покойник голый едет. Было такое, бесплатно дарю, – брига-дир хохотнул. Капитан выбегал на каждой станции. И началась дорога. Многим мы ей обязаны, дороге. Ты едешь, и едут мимо тебя: мясо, масло, «а как у вас», дети, тещи, подарки, какие-то праздники, каникулы. О чем только люди не говорят, чем только они не живут; а ты как с другой планеты, будто и не жил никогда… Через двое суток ему стало казаться, что он давно уже живет в вагоне, что он родился здесь, среди плача детского, мято лежащих тел, бесконечных закусываний, чая и торчащих в проходе ног. Он отдался безразличию и теперь почти все время сидел у окна смотрящим вперёд. А на-встречу ему неслась Россия… Россия… огромная страна… Капитану предстояла пересадка. Не будем её описывать, а то все увеличится втрое. Скажем только громко: «Хорошо!» Хорошо, что люди пьют. А может, и не люди, а отдельные граждане, но все равно – хорошо. Сколько бы дел не было сделано, вот так, с лету, в один присест, если б они не пили; и наш капитан никогда бы не попал вовремя с оцинкованным Ивановым с вокзала на вокзал. Пускай они пьют. А если б они не пили, то стоило бы, наверное, для пользы дела, её им привить – привычку пить. Наверное, стоило бы… А вот и станция Малые Махаловки, похожая на тысячи наших пустынных беленьких стан-ций. Не прошло и пяти суток. Поезд встречали двое – тётка и бородач. Капитан каким-то внутренним чутьем почувствовал тётку Марию и конец своего путешествия и наполнился, в который раз за дорогу, счастьем, подпрыгивающим ликованием. |
