|
На деревне говорили: «Срок пришёл», а вскрытие показало, что на момент смерти она была совершенно здорова. Были поминки. Мишка, которому рассказали, что он вроде бы помер, напился и пел в углу; остальные пели «Варяга», «Славное море – священный Байкал» и «Северный флот не подведет». Первая часть мерлезонского балета Что отличает военного от остальных двуногих? Многое отличает! Но прежде всего, я ду-маю, – умение петь в любое время и в любом месте. К примеру, двадцать четыре экипажа наших подводных лодок могут в мирное время, в пол-ном уме и свежем разуме, в минус двадцать собраться на плацу, построиться в каре и морозными глотками спеть Гимн Советского Союза. А в середине плаца будет стоять и прислушиваться, хорошо ли поют, проверяющий из штаба базы, капитан первого ранга. И прислушивается он потому, что это зачётное происходит пение, то есть – пение на зачёт. И проверяющий будет ходить вдоль строя и останавливаться, и, по всем законам физики, чем ближе он подходит, тем громче в том месте поют, и чем дальше – тем затухаистей. Для некоторых будет божьим откровением, если я скажу, что подводники могут петь не только на плацу, но и в воскресенье в казарме, построившись в колонну по четыре, обозначая шаг на месте. Это дело у нас называется «мерлезонским балетом». – На мес-те… ша-го-м… марш! И пошли. Раз-два-три… Раз-два-три… Раз-два-три… – Идти не в ногу… Конечно, не в ногу. А то потолок рухнет. Обязательно рухнет. Это же наш потолок, в нашей казарме… всенепременнейше рухнет… Раэ-два-три… Раз- два-три… Так мы всегда к строевому смотру готовимся: к смотру с песней; маршируем на месте и песню орем. Отрабатываемся. Спрашиваем только: – Офицеры спереди? Нам говорят: – Спереди, спереди, становитесь. Становимся спереди и начинаем выть: – Мы службу отслужим, пойдем по домам… – Отставить петь! Петь только по команде! Раз-два-три… Правофланговым у нас рыжий штурман. Он у нас ротный запевала. Он прослужил на флоте больше, чем я прожил, уцелел каким-то чудом, и на этом основании петь любил. Как он поет, это надо видеть. Я видел: лицо горит, – на нём, на лице, полно всякой мимики; эта мимика устремляется вверх и, дойдя до какой-то эпической точки, возвращается вниз – ать-два, ать-два! Глотка луженая, в ней – тридцать два зуба, из которых только тринадцать – сво-их. – За-пе-ва-й! – подается команда, и тут штурман как гаркнет: – И тогда! Вода нам как земля! А мы подхватываем: – И тогда… нам экипаж семья… И тогда любой из нас не против… Хоть всю жизнь… слу-жить в военном флоте… Песню для смотра мы готовим не одну, а две. В те времена недалекие песни пелись флотом задорные и удивительные. Вот послушайте, что мы пели в полном уме и свежем разуме: – Если решатся враги на войну… Мы им устроим прогулку по дну… Северный флот… Се-верный флот… Северный флот… не подведет… И ещё раз… – Северный флот… плюнь ему в рот, Северный флот… не подведет… Ну, конечно, «плюнь ему в рот» – это наша отсебятина, но насчет всего остального – это, извините, к автору. Правда, положа руку на сердце, надо сказать, что нам, на нашем экипаже, ещё хорошо жи-вется. Грех жаловаться. Мы хоть и в воскресенье уродуемся, но все же все это происходит до обе-да, и нас действительно домой отпускают, если мы поем прилично, а вот за стенкой у нас живет экипаж Чеботарева – «бешеного Чеботаря», вот там – да-а! Там – кино. |
