|
– В наши стройные ряды вли-вается ещё один… обманутый на всю оставшуюся жизнь. Пе-ре-д вами наша ме-ди-ци-на!!! Офицеры, мичмана и матросы изобразили гомерический хохот. Командир ещё что-то говорил, прерываемый хохотом масс, а лейтенант отключился. Он стоял и пробовал как-то улыбаться. Под музыку можно грезить. Под музыку командирского голоса, вылетающего, как ни стран-но, из командирского рта, лейтенанту грезились поля навозные. Молодой лейтенант на флоте без-защитен. Это моллюск, у которого не отросла раковина. Он или погибает, или она у него отраста-ет. «Офицерская честь» – павший афоризм, а слова «человеческое достоинство» – вызывают у офицеров дикий хохот, так смеются пьяные проститутки, когда с ними вдруг говорят о любви. Лейтенант-медик, рафинированный интеллигент, – его шесть лет учили, все это происходило на «вы», интернатура, полный дом академиков, – решил покончить с собой – пошёл и наглотался таблеток. Еле откачали. Командира вызвали к комдиву и на парткомиссию. – Ты чего это… старый, облупленный, седоватый, облезлый, лупоглазый козёл, лейтенантов истребляешь? Совсем нюх потерял? – сказал ему комдив. То же самое, только в несколько более плоской форме, ему сказали на парткомиссии и вле-пили выговор. Там же он узнал про чувство собственного достоинства у лейтенанта, про академи-ков, Британское географическое общество и фрейлину двора. Командир вылетел с парткомиссии бешеный. – Где этот наш недолизанный лейтенант? У них благородное происхождение! Дайте мне его, я его долижу! И обстоятельства позволили ему долизать лейтенанта. – Лий-ти-нант, к такой-то матери, – сказал командир по слогам, – имея бабушку, про-с-ти-ту-т-ку двора Её Величества и британских географических членов со связями в белой эмиграции, нужно быть по-л-ны-м и-ди-о-то-м, чтобы попасть на флот! Флот у нас – рабо-че-крестьянский! А подводный – тем более. И служить здесь должны рабоче-крестьяне. Великие дети здесь не служат. Срочные погружения не для элиты! Вас обидели? Запомните, лейтенант! Вам за все заплачено! Деньгами! Продано, лейтенант, продано. Обманули и продали. И ничего тут девочку изображать. Поздно. Офицер, как ра-бы-ня на помосте, может рыдать на весь базар – никто не услышит. Так что ползать вы у меня будете! Лейтенант пошёл и повесился. Его успели снять и привести в чувство. Командира вызвали и вставили ему стержень от земли до неба. – А-а-а, – заорал командир, – х-х-х, так!!! – и помчался доставать лейтенанта. – Почему вы не повесились, лейтенант? Я спрашиваю, почему? Вы же должны были пове-ситься? Я должен был прийти, а вы должны были уже висеть! Ах, мы не умеем, нас не научили, бабушки-академики, сифилитики с кибернетиками. Не умеете вешаться – не мусольте шею! А уж если приспичило, то это надо делать не на моём экипаже, чтоб не портить мне показатели соцсо-ревнования и атмосферу охватившего нас внезапно всеобщего подъема! ВОН ОТСЮДА! Лейтенант прослужил на флоте ровно семь дней! Вмешалась прабабушка – фрейлина двора, со связями в белой эмиграции, Британское географическое общество, со всеми своими членами; напряглись академики, – и он улетел в Ленинград… к такой-то матери… У-тю-тю, маленький Службу на флоте нельзя воспринимать всерьез, иначе спятишь. И начальника нельзя вос-принимать всерьез. И орет он на тебя не потому, что орет, а потому что начальник – ему по штату положено. Не может он подругому. Он орет, а ты стоишь и думаешь: – Вот летела корова… и, пролетая над тобой, любимый ты мой, наделала та корова тебе прямо… – и тут главное, во время процесса, не улыбнуться, а то начальника кондратий хватит, в горле поперхнет, и умрет он, и дадут тебе другого начальника. |
