|
Финиш! Перед каждым смотром, каждое воскресенье, они, независимо от качества пения, поют с утра и до 23-х часов. В 23.00 – доклад, и в 23.30 – по домам! А дома у них в соседней губе. Туда пешком бежать – часа четыре. А в 8 часов утра, будьте любезны, – опять в ствол. Вот где песня была! Вот где жизнь! И койки у нас за стенкой дрожали и с места трогались, когда через переборку звенело: – Северный флот… Северный флот… Северный флот… не подведет… Вторая часть мерлезонского балета Плац. Воздух льдистый. На плацу – экипажи. Наш экипаж – третий на очереди. Петь сейчас будем. На зачёт. Мороз с лицами творит что-то невообразимое: вместо лиц – застывшее мясо. Но план есть план. По плану пение. Плану плевать, что мороз под тридцать. Над строями стоит пар. Дышим вполгруди: иначе от кашля зайдешься; как петь – неизвестно. – Рав-няй-сь! Смир-но! Пря-мо… ша-го-м… ма-рш! Ну, началось… Через полчаса все экипажи каким-то чудом песню сдали и – бегом в казарму. А нас третий раз крутят. Не получается у нас. Не идет песня. В казарме получалась, а здесь – ни в какую. После третьего захода начштаба машет рукой и говорит командиру: – Командир! Занимайтесь сами. Предъявите по готовности. После этого начштаба исчезает. – Старпом! – говорит командир. – Экипаж уйдет с плаца тогда, когда споет нормально! – сказал и тоже исчез. Остаемся: мы и старпом. Старпом злой как собака. Нет, как сто собак. Лицо у него белое. – Экипаж! Рав-няй-сь! Одновременный рывок голов! Петров! Я для кого говорю! Отставить. Рав-няй-сь! Смир-но! Ша-го-м! Марш!.. Песню… Запе-вай! – …Если решатся враги на войну… От холода мы уже не соображаем. Ног не чувствуется: как на дровах идешь. – Отставить песню! Раз-два-три! Раз-два-три… Песню запевай! И так десять раз. Старпом нас гоняет как проклятых. От мороза в глазах стоят слёзы. – Песню!.. Запе-вай!.. И тут – молчание. Строй молчит, как один человек. Не сговариваясь. Только злое дыхание и – все. – Песню!.. Запе-вай!.. Молчание и топот ног. – Эки-паж… стой!.. Нале-во! Рав-няй-сь! Смир-но! Воль-но! Почему не поем? Учтите, не споете как положено, не уйдем с плаца. Всем ясно?! Напра- во! Равня-сь! Смир-но! С места… ша-го-ом… марш! Песню… запе-вай! И молчание. Теперь оно уже уверенное. Только стук ног – тук, тук, тук, – да дыхание. Ка-кое-то время так и идем. Потом штурман густым голосом затягивает: – Россия… березки… тополя… – он поет только эти три слова, но зато на все лады. За штурманом подтягиваемся и мы: – Россия… березки… тополя… Старпом молчит. Строй сам, без команды, поворачивает и идет в казарму. Набыченный старпом идет рядом. Тук-тук, тук- тук – тукают в землю деревянные ноги, и до самых дверей казармы несется: – Россия… березки… тополя… На заборе Ночь. Забор. Вы когда-нибудь сидели ночью на заборе? Нет, вы никогда не сидели ночью на заборе, и вам не узнать, не почувствовать, как хочется по ночам жить, когда рядом в кустах шур-шит, стучит, стрекочет сверчок, цикада или кто-то ещё. У ночи густой, пряный запах, звёзды смотрят на вас с высоты, и луна выглядывает из облаков только для того, чтоб облить волшебным светом всю природу; и того, на заборе, – волшебным светом. А вдоль забора трава в пояс, вся в огоньках и искрах, и огромные копны перекати-поля, колючие, как зараза. Командир роты, прозванный за свой нос, репообразность и общую деревянность Буратино, даже не подозревал, что ночью на заборе может быть так хорошо. |
