– Много дней я мучился, и каждое утро чувствовал, что лучше бы мне не просыпаться. Но я надеялся, что ты мне поможешь пройти через это, Робби.

– Том, мой Том, как же ты страдал!

– И это еще не все. – Он уже говорил спокойно, чувствуя, что рядом с ней к нему возвращается его оптимизм. – Эти люди хотят, чтобы я их признал – ну, не знаю, чего именно они еще захотят… Пока только признания.

– А ты не хочешь?

– Нет. Но не знаю, как этого избежать. Все убеждают меня, даже мама. Я должен был сегодня встретиться с ними, они придут к нам. Поэтому я сбежал из дому. Посоветуй мне, что делать. Бог мой, как я нуждаюсь в твоем совете.

– Кто они такие?

– «Мелкая сошка», как они сами себя называют. Знаешь магазинчик на окраине, ну, там мы с тобой сидели поблизости.

– Знаю. Кроуфильдов. Я купила у них занавески для этой комнаты и ночную рубашку с черными кружевами. Они оба служат в этом магазине, или только муж служит?

– Они – владельцы.

– Владельцы лавки Кроуфильдов? Это – их фамилия?

– Да, они унаследовали магазин. Кажется, дед создал дело.

Робби была озадачена.

– Но ведь они же евреи. Все это знают. Они не могут быть твоими…

– Могут. Такое уж мое везенье, Робби.

– Но я не верю, – сказала она, ошеломленно глядя на него. – Не могу поверить…

– Так оно и есть.

Она вскочила на ноги и стояла, прижавшись спиной к подоконнику, не отрывая взгляда от Тома.

– Нет… не может быть… Ты не можешь быть…

– Папа не хотел верить и ты тоже, – грустно заметил Том.

– Еврей… Ты – еврей… – Она с трудом выговорила слово, и Том увидел, что она дрожит. Он почувствовал, что и его охватывает дрожь, что у него слабеют ноги и теснит в груди… Как в тот день, когда мама позвала его и сказала ему… И теперь, понимая, какой пронзительной тоской она охвачена, он был с нею нежен и добр.

– Я испытал это чувство и справился с ним, – сказал он, утешая ее. – Не бойся, ничто не испортит мою жизнь… наши жизни – мою и твою…

– Еврей, – повторила она, словно не слыша Тома. – Ты еврей. Как ты это ощущаешь?

– Ощущаю? – Обескураживающий вопрос. – Ну, я почувствовал удивление, когда мне сказали.

– Ты должен был ощутить себя другим. – Том не узнавал ее голоса, – он словно обесцветился. – Должен был, – повторила она тем же ровным невыразительным тоном.

– Нет, я не почувствовал себя другим! Я не изменился. Я – такой же, как и был прежде, что бы мне ни рассказали.

– Ты и прежде должен был чувствовать в себе это! Ты скрывал! – Слезы хлынули из ее глаз.

– Что ты говоришь, Робби?! – изумился он.

– Что ты знал это, чувствовал и скрыл от меня! Боялся сказать мне!

– Боже мой, Робби, клянусь, что я тебе рассказал все как было. Если б я знал и хотел скрыть от тебя, зачем бы я открылся тебе сейчас?

Она не ответила. Он сделал к ней шаг, она отскочила и прижалась к стене. Щеки ее блестели от слез.

– Выслушай меня… – молил он. – Помоги мне. Я думал, ты мне поможешь.

Она не отвечала. Он увидел в ее глазах уже не удивление и растерянность, а неистовый гнев. Он испуганно повторял:

– Ведь я же твой Том, тот же Том, каким был пять минут назад, до того, как ты узнала… – И он даже рассмеялся неуверенно, словно извиняясь за неудачную шутку.