– Ты обманул меня, Том, – медленно сказала она, – и я ненавижу самое себя.

Он не верил своим ушам. Протянув руку, он взывал к ней:

– Дотронься до моей руки. Это – та же рука, что ласкала тебя.

– Перестань! Зачем ты напоминаешь? Никогда себе этого не прощу! Что мне сказать людям? Что мне делать?

– Ты скажешь людям, что я не совершал никакого преступления, и мы будем с тобой вместе, как прежде.

– Причем тут преступление? Ты знаешь, о чем я говорю!

Он знал, и он уже понял ее преображение, но продолжал взывать:

– Робби, дорогая, не говори со мной так… Робби, дорогая…

Он нежно обнял ее, но она так рванулась из его рук, что он пошатнулся. Вцепившись в спинку стула, он ошеломленно глядел на нее, повторяя:

– Что это? Что с тобой случилось? Ты так смотришь на меня… словно это не ты.

– Не сомневайся, это я, – мрачно отозвалась она. – Что ж ты думаешь, я могу смотреть на тебя, как прежде? Ты и вправду так думаешь?

В отчаянии он воззвал к ее здравому смыслу:

– Слушай меня… Слушай… Я – тот же Том… Те же руки, то же лицо… Я тот же, что и был… Ну, на меня надели новый ярлычок, – он попытался улыбнуться, но это меня не изменило. Ты ведь любила меня, Робби.

– В прошлом. Теперь – нет.

– Неправда, ты – моя частичка. И я часть тебя, мы нераздельны. Мы учились вместе. Ты мной восхищалась. Сколько раз ты мне это говорила!

– Ты меня обманул, и все это было ложью.

– Давай посоветуемся с Джимом Джонсоном. Он умный человек. Он подскажет нам, как снова наладить наши отношения.

– Да что ты ребячишься?! Он мне посоветует отделаться от тебя немедленно.

Он тоже словно обезумел. В бессильной ярости он обводил комнату глазами, ища какой-то подсказки, какого-то способа заставить ее опомниться… или причинить ей боль. Он схватил лежащую на стуле книгу Гитлера и потряс ею:

– Если б ты жила там, в то время – ты убила бы меня!

– Разве я тебя убиваю? – холодно возразила Робби.

– Убиваешь. Медленно убиваешь.

– Не надо мелодрамы! – раздраженно вскричала она, дернув плечом. – Противно.

– Это не мелодрама, а реальная жизнь.

Они стояли, меряясь взглядами, каждый смотрел на другого, как на врага-незнакомца.

Робби отступила и вдруг залилась пронзительным смехом:

– Кроуфильд! Узнала бы моя мамочка! И тебя бы убила, да и меня тоже!

Он смотрел на ее искривленный рот, ему казалось, что мир обезумел.

– Ты сошла с ума, весь мир сошел с ума!

– Ты думаешь? Нет, уж поверь, я в здравом уме. А потому – убирайся. Убирайся немедленно! – Она взвизгнула так пронзительно, что услышали соседи. Раздался стук в стену. Он схватил свою одежду – во время объяснения он был в одних трусах, это делало дикую сцену еще более абсурдной. Она даже не отвернулась, пока он натягивал брюки.

Он ненавидел ее. Ненавидел так, что понял преступника, убивающего в ослеплении гнева и ненависти. Бежать отсюда… Он ринулся к дверям.

– Подожди! – окликнула его Робби. – Забери это… – Она протягивала ему «Тома Младшего», белого плюшевого медведя с красивыми карими «сладострастными» глазами. Он выхватил игрушку из ее рук и молча вышел.

Том гнал машину домой. Глаза его застилала ненависть. Ненависть? – это было бы слишком просто. Его душа полнилась яростью, стыдом и тоской.