Сейчас они снова сидели на развалинах особняка, на ступеньках парадной лестницы, и на этот раз по недостатку средств накачивались тростниковым спиртом, наливая его в бумажные стаканчики с апельсиновым соком. Поло, как всегда, глядел в подвал, где кусты и вьюнки устроили прямо-таки мини-сельву, где густо мелькали светлячки и слышалось то, что можно было принять за пронзительный стрекот цикад. От тростникового пойла тяжелела голова, ярче горели огоньки насекомых, и сверкающие пятнышки, заполнявшие поле зрения, то и дело ослепляли его и заставляли сердце биться часто и суматошно. Он наперед знал, что никого в этих развалинах нет, ничего такого, что может причинять настоящий вред, но замечал, как от остатков давней былой энергии пробивает его обильная испарина, дрожат ноги, и он вздрагивал каждый раз, как слышал отдаленные раскаты грома, хоть и делал вид, будто слушает идиотские россказни Франко, взахлеб повествовавшего о своем последнем проникновении в дом Мароньо. А знает ли Поло, что в глубине одного ящика комода сеньора прячет свои игрушки – игрушки для секса, понимает ли он, о чем речь, вопрошал он, блуждая слабоумной улыбкой, утирая ладонью слюни, а Поло меж тем спрашивал себя, какого хрена он здесь забыл и почему бы ему не встать да не отвалить, неважно куда – какая, на хрен, разница, если весь мир против тебя, а дальше все пойдет только хуже и хуже, и даже в пол-литре тростникового не утопишь своих печальных мыслей о том существе, что плавает сейчас в желтоватой мути, заполняющей смрадную утробу Сорайды. А что будет, когда через несколько месяцев существо это появится на свет? Что делать Поло, если эта сучка решит обвинить в своем несчастье его, сказать, что ребеночка он сделал, хотя отцом назвать можно бы любого в городке? Как будет он объяснять матери, что виновата целиком она, потому что приняла, хотя Поло был против, в дом эту шлюху, эту девку-задериподол, эту хищную паучиху, она и, уж конечно, сама Сорайда, которая бесстыже липла к нему, когда оставалась с ним наедине, гнусно заигрывала, дразнила, заводила своими распутными штучками. Валить надо было, валить оттуда сразу, не дожидаясь этой передряги, но на какие шиши и куда? Если бы он мог, как оболтус Франко, проникнуть в дом Мароньо, уж он не стал бы тратить время, разглядывая ее трусы и девичьи фоточки, больно надо! Он бы выгреб все колечки-часики, побрякушки-безделушки – и рванул бы к Мильтону. Мало того – умей он водить, как этот слюнявый толстяк, угнал бы вдобавок и белый джип «Гранд-Чероки» и двинул бы прямиком на авторазборку, которая раньше принадлежала шурину его двоюродного брата, а теперь – тем, и отдал бы им машину за так, в залог того, что ему можно доверять, в доказательство, что хочет работать с ними и на них, что готов и мордобой устроить, и вообще делать, что скажут, а Мильтон бы подтвердил, что он правильный, четкий парнишка, и даже эта тетка, ну, адвокатша, которая ими командует, прониклась бы к нему и дала бы ему шанс проявить себя в деле, и тогда никогда бы уж не пришлось возвращаться ни домой, ни вообще в Прогресо.