|
Толстяк улыбнулся и навел на него оружие. «Не смей целиться в меня, полудурок!» – крикнул Поло. «А-а, боишься?» – заржал тот. «Боюсь твоей глупости», – пробормотал Поло, не опуская вскинутые руки. Франко наконец сдался и встал со ступени, взял пистолет за ствол и протянул Поло. Пистолет оказался легким. В темноте, где заполошно заливался хор всяких тварей из мангровой рощи, Поло захотелось устроить представление – он ухватил пистолет двумя руками, как полицейские в кино, прицелился толстяку в живот и нажал на спуск, крикнув «Бах!», но тот даже не шевельнулся. «Не дури, давай по-настоящему. Он громко бьет?» – спросил Поло. Франко пожал плечами, или ему так показалось в темноте: «Придумаем что-нибудь». «Что? Не мямли, говори толком». «Можем подушку на ствол надеть как глушитель или резиновую перчатку, знаешь, хозяйственную, я в интернете читал». «Чушь какая, – ответил Поло и снова нажал на спуск, – бах! Получай, гад, подыхай, тварь поганая!» «Ну, ладно, ладно, давай сюда, – сказал толстяк, – а то ты больно раздухарился». «В заднице у тебя больно», – отвечал Поло, расплывшись в широченной довольной улыбке, но пистолет вернул. Он не обратил внимания, что руки у него тряслись, когда он подносил ко рту бумажный стаканчик с тростниковым пойлом. Потом закурил и, чтобы скрыть свое возбуждение, стал стряхивать еще не наросший пепел. Толстяк заботливо опустил предохранитель, прежде чем сунуть пистолет за туго натянутый пояс бермудов. «Совсем иначе себя чувствуешь, когда вооружен», – сказал он со вздохом. «Хоть бы ты себе яйца отстрелил», – ответил Поло и от хохота согнулся вдвое. Впервые он говорил толстяку то, что думал, и чувствовал небывалую свободу. Франко поглядел на него с удивлением, но через миг сам уже залился своим пронзительным и потешным хохотом, от которого Поло обуяло еще большее веселье, так что, в конце концов, оба в истерике повалились на трухлявые ступени: смех гулким эхом отдавался среди грязных развалин.
«Все очень просто, – сказал Франко, когда они наконец успокоились. – Входим в дом, вяжем мужа и детей, затыкаем им рты, а потом приказываем Мариан раздеться». «Да на кой черт мне это нужно», – сказал Поло, слегка покривив душой, потому что в душе-то этой ему хотелось взглянуть на голую донью – просто так, из чистого любопытства и чтобы рассеять сомнения. «Ну и ладно, я этим займусь, а ты делай, что хочешь», – продолжал толстяк. Поло промолчал. Он продолжал пить, пока резкий вкус не притупился, а шорох дождя вокруг и звуки, долетавшие до него из развалин – наверно, это сновали в сорняках ящерицы или ползал краб, растревоженный полнолунием, – замерли и слышался только голос толстяка, теперь говорившего почти шепотом, словно кто-то мог услышать его в этих джунглях, а Поло вдруг спросил себя – а почему бы и нет? Все вдруг утратило смысл и стало безразлично. В конце концов, какое дело ему до того, что случится с этой бабой и со всей ее невыносимо заносчивой семейкой – так им всем и надо! Ведь для него это шанс послать подальше Прогресо и материн дом, и вырваться из когтей Сорайды, и отделаться от этой гнусной работы, так похожей на изнурительный подъем по бесконечному склону. Все сделает толстяк, он знает все привычки и обычаи хозяев, знает даже, что их горничная Грисельда по воскресеньям уезжает в Прогресо, а возвращается в понедельник спозаранку. |
