|
Долго ждал я — с месяц не меньше, а они в это время самолет наш доделывали и Сердара разыскали. Наконец приходят, говорят: «Приведите, товарищ Пальванов, себя в порядок, завтра ваш сын прибудет за самолетом». На другой день повели меня на аэродром. Смотрю, там наш красавец самолет стоит и около него конструкторы. Инженер, который меня сопровождал, показывает на одного авиатора: «Товарищ Пальванов, узнаете? Вон, в темно-синей пилотке стоит — это ваш сын!» — «Да что вы! — возмутился я. — Разве я своего сына не знаю? Этот маленький, а мой Сердар — я его за двадцать километров могу узнать!»
Чары-ага делал продолжительную паузу, отхлебывал из пиалы чай и заинтригованные гости нетерпеливо спрашивали: — Вах, а что могло случиться — почему он меньше стал? Чары-ага выговаривал со вздохом: — В общем, подходит ко мне этот летчик и говорит: «Извините, товарищ Пальванов, но ваш сын Сердар, мой боевой друг, приехать не смог. Он схватился с двумя «мессершмиттами» — одного сбил, а второй сбил его. Ваш сын тяжело ранен и находится в куйбышевском госпитале». Дальше Чары-ага упоенно рассказывал, как долго и трудно добирался до Куйбышева, как наконец прорвался к сыну в палату. Но это уже было не столь важно для гостей, ибо они видели Сердара живым и бодрым, хоть и без руки. Гости начинали подбадривать Чары-агу, давали всевозможные советы, затем прощались и покидали его дом. Аман Каюмов тоже побывал у Чары Пальванова. Вместе сидели — вспоминали об Иргизове, о его жене и сыне, оставшемся сиротой. Хвалили за высокую человечность Лилию Шнайдер. Правда, Чары-ага с оговоркой согласился с тем, что сын Иргизова воспитывается у чужой женщины. Но Аман лишь ухмыльнулся на это: «Еще неизвестно, Чары-ага, кто был Иргизову ближе — ты или эта женщина, так что помолчи!» Чары-ага с некоторым недоумением посмотрел на Амана, взвесил что-то у себя в уме, произнес философски «н-да» и перевел беседу в другое русло. Говорили о многом. Конечно же, Чары-ага вспомнил и о сыне Амана, спросил — пишет ли письма. Аман сокрушенно махнул рукой и отвернулся. И ни Аман, ни Чары-ага в тот день еще не знали, что капитан Акмурад Каюмов пал смертью храбрых рядом с Иргизовым на той самой березовой высотке, о которой они услышали от Зины, а Зина — от Лилии Шнайдер. Не знала о смерти Акмурада и Лилия Аркадьевна. Муж ее, майор Чепурной, не назвал в письме его имени. Чепурной не был близко знаком с Акмурадом Каюмовым, да вероятно, и Морозов, сообщив Чепурному о гибели Иргизова, не счел нужным говорить о капитане Каюмове — ведь все равно Чепурной его не знает… К тому же погибло их не двое. Живым остался лишь сержант Супрунов… О гибели сына Аман узнал недели через две после встречи с Чары-агой. В семь вечера он возвратился с вахты домой, и, войдя в комнату, увидел: Галия-ханум лежит без сознания на кушетке, а Тамара Яновна трет ваткой ей виски, дает что-то нюхать. Аман испугался: — Что с ней?! — Ах, Аман… — Тамара Яновна, хоть и врач — боролась не раз со смертью, оставаясь со строгими сухими глазами, но сейчас всхлипнула. — Сын твой… Акмурад… погиб… Письмо из Ташкента… У Амана сжалось сердце и потемнело в глазах. Охнув, он сел рядом с лежащей Галией и почувствовал, как оставляют его силы: пальцы на руках и ногах вдруг ослабли, лицо занемело. Он собрал всю свою волю, чтобы не закричать от навалившегося страха. Он что-то промычал нечленораздельное и почувствовал, ощутил всеми жилочками, что силы к нему возвращаются. Лоб его покрылся испариной, в висках с болью запульсировала кровь. Ему захотелось встать, но он не решился этого сделать: какая-то подсознательная сила подсказала ему — посиди немного. |
