Воздух был насыщен пылью от рушащихся домов. Во рту у меня пересохло, а воздух раскалялся все больше. Потом начал оседать соседний дом. Парализованный страхом, я наблюдал, как на крыше образовалась огромная трещина. Затем послышался ужасный скрежет, трещина расширилась, и дальняя половина дома рухнула наземь. Последовала жуткая тишина – лава накапливала силы, пожирая кучи булыжника. Потом трещины пробежали по остаткам крыши в каких-нибудь пяти ярдах от меня. Они распространялись по всей крыше, подобно маленьким ручейкам, и потом вся крыша начала оседать с ужасным грохотом в облаке пыли.

Когда пыль улеглась, я обнаружил, что лава подошла ко мне вплотную. Это было зрелище, от которого у меня перехватило дыхание. Я хотел кричать, бежать прочь, но не двинулся с места. Я молча стоял на четвереньках (если можно мою культю назвать ногой), не в силах двинуться, созерцая безжалостную, жестокую силу разгневанной Природы.

Я видел города и деревни, стертые с лица земли артиллерийским огнем. Но и Кассино, и Берлин ничто по сравнению с этим. После бомбежки и пожара хоть что-то может остаться. Лава не оставляет ничего. Половины Санто-Франциско будто и не было. Передо мной лежала черная гряда шлака, совершенно ровного и слегка дымящегося. Невозможно было себе представить, что всего несколько дней назад здесь кипела жизнь. Ее больше не было, и я не мог поверить, что вот здесь, со мной рядом, были дома и что они рухнули у меня на глазах. А ведь в этих домах люди жили сотни лет. Только слева все еще продолжала стоять церковь. Не успел я отметить про себя ее изумительной красоты купол, как он раскрылся, подобно цветку, и мгновенно исчез в облаке пыли. Зачарованный только что исчезнувшей красотой, я подполз к краю крыши И посмотрел вниз. Я увидел громадную стену шлака и маленькие ручейки лавы, пробивающиеся сквозь остатки домов, которые только что рухнули, заполняя узенькие проходы, когда-то существовавшие между домами, и скапливаясь как раз перед домом, на крыше которого я находился. Потом жар опалил мне брови, и я бросился в дальний конец крыши, внезапно охваченный ужасом. Погибнуть вот так глупо из-за этой проклятой двери?! Я услышал собственный голос, снова и снова взывавший о помощи. Один раз мне показалось, что кто-то отозвался, но это не остановило меня. Я продолжал орать, пока вдруг трещина не расколола крышу на две части.

Я вдруг осознал неизбежность смерти, и, как ни странно, это успокоило меня. Я перестал кричать, а вместо этого опустился на колени и начал молиться. Я молился так же истово, как бывало, молился перед проклятыми спецоперациями.

Пока трещина расширялась, я окончательно успокоился. Главное, чтобы все произошло быстро. Именно об этом я и молился. Я не хотел сгореть заживо или заживо быть затопленным лавой.

Трещина неумолимо расширялась, и вскоре дальняя половина дома развалилась на части и рухнула. В этот момент я заметил, что каменный проем люка открыт. Я бросился к нему. Это был один шанс из миллиона. Сквозь удушливый пыльный заслон я увидел ступеньки, ведущие вниз. Однако заколебался, подумав, что лучше умереть здесь, на крыше, чем быть погребенным под развалинами. Но это был мой единственный шанс, и я рискнул. Я буквально скатился вниз, угодив на кучу досок. Одной стены уже не было, и я чувствовал горячее дыхание лавы.

Сквозь пыль я вдруг увидел несчастного тощего мула, который, подергивая ушами, смотрел на меня во все глаза. Он тщетно пытался освободиться от привязи. Я поднял валявшийся на полу нож с длинным узким лезвием и перерезал веревку. У меня вдруг возник суеверный страх: если я позволю живому существу умереть, то сам умру тоже.

Одному Богу известно, почему я так поступил.