— Кажется, растянул лодыжку, когда стучал по штырям, — говорит Лев. Мираколина подставляет ему плечо, и они идут к двери.

Распахнув её, они сразу понимают, где находятся. Это хижина, затерянная в лесу, в такой глуши, что они могли бы орать во всю мочь своих лёгких хоть неделю — их никто не услышал бы.

От порога хижины убегает тропинка; наверно, надеется Лев, она ведёт к дороге побольше. Он пытается опереться на больную ногу — и снова лицо его искажается от боли. Мираколина продолжает поддерживать его, он с благодарностью принимает её помощь и ковыляет, обнимая её одной рукой за плечи.

Когда они отходят на приличное расстояние, он говорит:

— Вот теперь я точно не смогу обойтись без твоей помощи. Нужно предупредить моего друга.

Она сбрасывает его руку со своего плеча, и он едва не падает, но удерживается на ногах.

— Не стану я тебе в этом помогать! Твой друг — не моя проблема!

— Ну посмотри же на меня! Я еле-еле хожу. Я сам не справлюсь!

— Я доставлю тебя в больницу.

Лев мотает головой.

— Когда я отправился к Кавено, то нарушил условия досрочного освобождения. Если меня поймают, то засадят пожизненно.

— Только не надо меня  в этом обвинять!

— Я только что спас тебе жизнь, — напоминает ей Лев. — Ты хочешь отплатить мне за это, поломав мою?

Она смотрит на него почти с той же ненавистью, что в самый первый день, когда они встретились.

— Этот орган-пират доберётся до пещер раньше нас. Какой тогда смысл идти туда? — И тут она внимательно всматривается в Лева, словно стараясь прочитать его мысли, и восклицает: — Твой друг вовсе не там!

— Нет.

Она вздыхает.

— Так я и думала.

55 • Мираколина

Мираколина не из тех, кто склонен поддаваться порывам. Всё должно быть тщательно и заблаговременно спланировано. Вот ведь и её побег из замка Кавено — не просто бегство наобум, как придётся и куда придётся, а результат скрупулёзной подготовки. Поэтому, когда здесь, на этой лесной тропинке её охватывает непонятный порыв, она сама оказывается к нему не готова.

— Я не буду тебе помогать, пока не свяжусь со своими родителями, — заявляет она и вдруг осознаёт, что этими самыми словами вступает с Левом в переговоры. То есть допускает мысль о том, чтобы отправиться с ним! Не иначе, посттравматический стресс...

— Нельзя! Если ты позвонишь родителям, они узнают, что фургон, который вёз тебя в лагерь, атаковали не орган-пираты. А тогда деятельность Кавено и его команды будет подставлена под удар!

— Если для тебя так важны их дела, почему ты сбежал?

Он переминается с ноги на ногу, и лицо его снова искажается от боли.

— Потому что это правильные дела, — говорит он. — Просто это не для меня.

Мираколина озадачена. Какой же он непоследовательный! Никаких принципов у человека! Раньше, когда она была почти незнакома с Левом, ей было проще относиться к нему: есть проблема по имени Лев и её надо решить, только и всего; но теперь... Этот мальчик — прямо какой-то ходячий парадокс. Сначала он идёт на массовое убийство, не останавливаясь перед тем, чтобы разорвать клочья заодно и самого себя, а потом предлагает орган-пирату свою жизнь в обмен на жизнь Мираколины! Как может один и тот же человек так метаться: то никакого уважения к чужим жизням — то самопожертвование, и ради кого? Ради девчонки, которой почти не знает! Это пощёчина тем истинам, которые определяли до сих пор бытие Мираколины: зло — это зло, добро — это добро, середины не существует; серых тонов не бывает, это иллюзия.

— Я свяжусь со своими родителями и дам им знать, что жива, — непреклонно заявляет она. — Представляю, как они обрадуются!

— Звонок можно проследить!

— Но мы же не будем торчать на одном месте? Если мама и папа заявят юнокопам, те будут знать только, где мы были, но не куда направляемся.