– Гварнери XVIII века, как и твоя предыдущая, – величественно произнес Деклан. – Даже не представляешь, сколько времени и средств ушло на ее приобретение.

Она взяла скрипку в руки, благоговейно провела пальцами по изящной ножке, прикоснулась к струнам своими подушечками, на которых навсегда остались зазубрины от многолетней самоотверженной практики.

В прошлой жизни Амелия хотела учиться в Джульярде, чтобы стать профессиональной скрипачкой Венского филармонического оркестра. Все мечты умерли вместе с вирусом «Гидры», но не ее любовь к скрипке, к прекрасной музыке, которую она создавала с ее помощью.

Кровь в ее жилах забурлила от предвкушения и волнения. Она нежно подергала несколько струн, не в силах вымолвить ни слова.

– Сыграй что нибудь для меня, – потребовал отец.

Амелия не могла его ослушаться. Да и не хотела. Встряхнула головой, чтобы прояснить мысли. И для игры, и для того, что будет потом. Мелькнула мысль о скрипичном концерте Корнгольда и Мендельсона, но потом она остановилась на «Лунной сонате» Бетховена.

Скрипка привычно легла на плечо. Амелия погрузилась глубоко в себя и замерла. Затем она начала играть. Взмах смычка по струнам, и первые изысканные ноты поплыли по воздуху, проносясь над ней, вокруг нее, сквозь нее. Проникновенная, глубокая, чувственная мелодия.

Музыка заполнила ее, поглотила целиком.

Напряжение в челюсти и вокруг глаз Амелии исчезало с каждым новым звуком. Она закрыла глаза, растворившись в красоте своего искусства, ее пальцы двигались с прекрасной плавностью и грацией. Именно это она знала, любила всем сердцем и душой.

Амелия подумала о «Гавоте» Баха, первом по настоящему трудном произведении, которое освоила в одиннадцать лет. Вспомнила свою музыкальную комнату, где солнечный свет струился сквозь огромные окна, тепло солнца просачивалось на пошарпанные деревянные полы, пылинки танцевали, пока она играла, играла и играла. В доме, огромном, холодном и пустом, это была ее любимая комната.

Ее смычок набирал темп. Замысловатая мелодия подчеркивала бушующие в ней эмоции: великолепие нот, взмывающих в воздух, и темные полутона, сплетающие гобелен страдания вокруг ее сердца.

Амелия погрузилась в музыку, как делала это всегда. Страх и ужас отступили, она вытеснила из головы мысли о том, что ей предстоит сделать, и о том, какой сильной должна быть.

Вместо этого она на короткое время перенеслась в невидимое место, свободное от боли, отчаяния и душевных терзаний, в мир красоты и покоя. Сердце затрепетало, когда музыка потекла сквозь ее пальцы, нарастая, набирая силу и заполняя всю комнату, пока не успокоила и не привела Амелию в порядок, вернув к себе.

Когда последняя нота затихла, последовал момент полной тишины.

Ее отец от души хлопал в ладони.

– Вот это моя девочка! – провозгласил он, в его голосе звучали восторг и гордость.

Амелия открыла глаза, моргая, словно выходя из оцепенения. Она с величайшей осторожностью убрала скрипку в футляр. С трудом прочистила горло. Ей пришлось сделать это еще раз, прежде чем она смогла заговорить.

– Спасибо. Мне очень нравится. Но для чего все это?

– У нас праздник! – Ее отец широко улыбнулся. Из кармана он достал длинный прямоугольный алюминиевый кейс, закрывающийся с двух сторон. Он прижал большой палец к биометрическому сканеру. Защелки с шипением разжались.

Отец достал пузырек, наполненный прозрачной жидкостью, и протянул его ей.

– Мы сделали это, девочка моя!

У Амелии перехватило дыхание.

– Это то, о чем я думаю?

– Мы проверили эту сыворотку на двенадцатилетнем мальчике на девятый день инфекции – после того, как начался жар, но до кровотечения. Вчера количество вирусов в его организме снизилось вдвое.