Включила свет на лестничной площадке и распахнула дверь в комнату Ханны. Луч света прорезал темноту и осветил кроватку девочки. Тревога сразу улеглась. Малышка сидела не шелохнувшись, большой палец во рту, широко открытые глаза, неподвижный удивительно напряженный взгляд… Если она и узнала Сэнди Гриффитс, то не показала этого. Ханна смотрела будто сквозь нее, словно никого не видела. Похоже, в ее воображении возникали образы, не имеющие ничего общего с реальностью. Гриффитс поняла, что девочка находится в глубоком сне. Этим-то и можно было объяснить детскую кроватку и запоры на всех дверях. Они должны были защитить лунатика, с запозданием поняла Сэнди, но не предназначены для того, чтобы лишить ребенка, находящегося в полном здравии и сознании, какого-то приключения.

С улицы донеслись звуки заводящейся машины, приглушенные стуком закрывающихся дверей, и затем шум работающего двигателя и шуршание шин по асфальту. Думает ли этот черт, что он делает? Неужели всерьез рассчитывает, что социальные службы будут больше ценить его, если он покидает свою дочь в столь ранние утренние часы? Или именно в этом и смысл? Или же он решил отделаться от ответственности раз и навсегда?

Устало она прислонилась к дверному косяку, с сочувствием изучая точную копию Кейт с пустыми глазами и светлыми волосами, думая о том, что сказал врач, когда увидел скомканные фотографии, брошенные в камин: «Она рассердилась на мать за то, что она покинула ее… это совершенно нормальное проявление горя… пусть отец приласкает девочку… это самый лучший способ заполнить пустоту…»

Исчезновение Уильяма Самнера не многих удивило в отделе происшествий в Уинфризе, когда Гриффитс уведомила их об этом, но почти никого не заинтересовало. Как часто бывало в его жизни, он уже не имел ни для кого никакого значения. Все переключились на Беатрис Гоулд (Биби). Полицейский постучал в дверь дома ее родителей в 7.00 утра в субботу. Он сообщил, что Биби вызывают в Уинфриз для дальнейшего допроса. Девушка разразилась слезами и заперлась в ванне. После угрозы немедленного ареста за обструкцию, а также обещания, что родители будут сопровождать ее, она наконец согласилась выйти. На просьбу объяснить неадекватную реакцию она выдала:

— Все злятся на меня.

После непродолжительного присутствия Стивена Хардинга в суде по поводу обвинения в нападении его тоже пригласили для дальнейшего допроса. Стива вез зевающий Ник Ингрем, который воспользовался возможностью поделиться правдой жизни с незрелым молодым человеком.

— Просто запомни, Стив, я переломал бы тебе ноги, будь та пятнадцатилетняя девочка, которую ты сделал беременной, моей дочерью. Разумеется, я переломал бы тебе ноги, если ты посмел бы хоть пальцем дотронуться до нее.

Хардинг был непреклонен:

— Жизнь изменилась. Нельзя сегодня приказать девочкам вести себя так, как тебе этого хочется. Они сами решают за себя.

— Следи за тем, что я говорю, Стив. Я сказал, что переломал бы тебе ноги, а не дочери. Поверь мне, день, когда я обнаружил бы, что двадцатичетырехлетний мужчина опорочил мое прекрасное дитя, стал бы днем, начиная с которого ублюдку оставалось только мечтать, чтобы его молния на брюках была всегда застегнута. — Краем глаза он наблюдал, как Хардинг обдумывал достойный ответ. — И не рассказывай, что она хотела этого точно так же, как ты, — выкрикнул Ник.