– Теперь мы работаем только в темноте. Весь день Дэзи отсутствует и лишь вечером возвращается в отчий дом. Но каждый вечер она возвращается. Она привязана к нам, а еще больше к «Кариби». Ночью она приплывает, чтобы прижаться к яхте точно так же, как ребенок прижимается к матеря.

Севилла замолчал, выпрямился и посмотрел на Голдстейна.

– Итак, – сказал он, – что вас сюда привело?

Голдстейн заморгал, отвел глаза и проговорил:

– Адамс просил встречи с вами.

Севилла встал, положил обе руки на штурвал и повернул его на несколько градусов влево, как будто «Кариби» была под парусами и Севилле хотелось развернуть ее другим бортом.

– Никогда, – сказал он, не повышая голоса, по его пальцы, вцепившиеся в штурвал, побелели. – Никогда, – повторил он глухим голосом. Ему было трудно говорить и разжимать зубы, так были сжаты его челюсти. – Я с этими людьми покончил.

Он посмотрел на Голдстейна. Голдстейн посмотрел на него. Воцарилась тишина, она сгущалась, она словно замораживала их обоих. Голдстейн сидел, выставив вперед голову, как черепаха, осторожно осматривающая дорогу, а Севилла стоял за штурвалом, расставив ноги, устремив глаза на форштевень, прямо держа голову. Он казался теперь выше, собраннее и тверже, словно весь его гнев и все его обиды распирали его.

– Я с этими людьми покончил, – повторил он тем же глухим, сдержанным, едва слышным голосом.

«Сорвалось, – подумал Голдстейн, – он не взорвется, не изольет свой гнев; он будет хранить его в себе и станет еще упрямее».

– Брат мой, – начал он задорным и жизнерадостным голосом, – это ваше дело. Если я все бросил, чтобы приехать к вам в ваше логово, то это потому, что Адамс вчера прилетел из Вашингтона, чтобы поговорить со мной. И ему удалось меня убедить, что все это, я привожу его слова, «страшно важно». Сначала я отказался, но никогда я не видел, чтоб человек был так взволнован. Не скажу, что он валялся у меня в ногах, но – почти. Никогда я не видел Адамса в таком состоянии. Обычно он холоден как рыба. Короче, я согласился передать его просьбу, и теперь моя миссия исполнена. Если вы откажете Адамсу, то это ваше дело, меня оно никоим образом не касается. Вашу точку зрения я хорошо понимаю. Эта шайка сволочей обошлась с вами так… Еще раз, я всего лишь передаю, и только повторяю его слова, не меняя в них ни слога, – «вы скажете ему, что это страшно важно». Голос Адамса дрожал, я не сентиментален, но я все‑таки могу почувствовать, когда человека терзает волнение. Он повторил по крайней мере раз десять «это страшно важно». И теперь, повторяю, моя миссия исполнена, я ухожу. – Он снова стукнул ладонями по ляжкам и – словно бы этот жест вызвал рефлекторное движение в его коленях – распрямился, как пружина.

Севилла отпустил штурвал, повернулся к нему, засунул руки в карманы и сказал:

– Согласен при двух условиях: первое – беседа будет происходить здесь; второе – Фа и Би будут снова отданы мне, не просто доверены на тот или иной срок, а именно отданы в мою безраздельную собственность. Я подчеркиваю, что эти условия не могут быть предметом переговоров, а являются их необходимой предпосылкой.

– Ну что ж, – усмехнулся Голдстейн, – я с радостью обнаруживаю, что вы умеете быть твердым к  делах, когда речь идет не о деньгах. Если вы прикажете вашему юному любителю бурь провести меня на резиновой лодке сквозь рифы, то я передам ваши условия Адамсу. Он ждет меня на материке. И если он примет ваши предложения, Питер сможет тотчас же доставить его на остров.

Не прошло и часа, как Питер вернулся с Адамсом и молодым человеком, которого Севилла не знал.