– Что-то было у нас в аптечке обезболивающее.

Часть багажа группы осталась на месте. Ампулы нашлись, одноразовые шприцы – нет.

– Я мигом, – вскочил на ноги Ильяс. – Минута туда, минута обратно.

– Сиди, – остановил Глеб. – Туда уже СОБР вломился. Засекут твое «лицо кавказской национальности», мало не покажется.

Сломав несколько ампул, он вылил содержимое на обе раны.

– Держись, сейчас полегчает.

– Главное, запомни, – рябое лицо перекосило от напряжения. – У меня к тебе претензий нет.

– Я знаю, – сказал Сиверов, хотя меньше всего ожидал такого «отпущения грехов».

После третьей попытки он наконец услышал в трубке голос генерала.

– Люди уже на подходе. Что стряслось, с чего ты горячку порешь?

Объяснять, что здесь рядом умирает спецназовец, – это для начальства не аргумент. Оно мыслит другими масштабами. Винить его в этом все равно что винить машиниста поезда – почему его мало волнует износ колес.

С трубкой в руке Сиверов поднялся на первый этаж – так его быстрей увидят те, кто «на подходе». Не из Москвы ведь они сейчас выехали, должны быть где-то здесь, рядом. Товар лежал в полном порядке, только брошенные где попало погрузчики были явлением чрезвычайным. Бесконечное изобилие смотрелось теперь по-новому: как разного фасона обезболивающие средства, с помощью которых надеется забыться целое общество.

– Никакой горячки. Работа не загублена,. – сказал Глеб.

Он в самом деле так считал. Что случилось, то случилось. В любом случае операция подошла к рубежу, за которым все должно измениться. Даже если б на складе не случилось такого шума, нельзя больше повторять отработанную схему: эвакуация, выбор новой базы, попытка захвата. и дальше все по новой.

С каждым очередным повтором Сценарий теряет часть своей убедительности. Не может охота длиться слишком долго и оставаться незаметной для спецслужб. Не могут изгои ничего не менять в ожидании новой угрозы, кроме своего местонахождения.

– Я надеюсь, – голос Потапчука звучал спокойно, но сухо.

В распахнутые ворота въехало несколько машин. Появились люди – одни в камуфляже, другие в штатском. Кто-то нес носилки. «Одних мало будет», – подумал Сиверов. Поднял руку и развернулся – показать дорогу. Зазвонил телефон, Глеб забыл его отключить.

– Да?

– Приветик, – затараторил нежный голосок. – Что за фокусы, на фига ты отключаешь мобильник? Если не хочешь больше видеться, мог бы не темнить. Я не выброшусь из окна и благоверной твоей звонить не стану.

– Погодите, – поморщился Сиверов. – Вы кому звоните, Костромину?

– А вы кто? – девица наконец распознала разницу в голосе.

– По этому номеру он вам не ответит, вспомните какой-нибудь другой.

Уже не первый раз Глеб с головой погружался в очередное задание, и обычная жизнь мелькала неразборчиво, будто из окна состава, летящего вперед на максимальных оборотах. Если поезд вдруг тормозил, как сейчас, картинка мирной жизни с ее проблемами выглядела странной до абсурда.

– Боевики не должны узнать, сколько нас осталось на самом деле. Насчет Барскова они, допустим, в курсе. Про остальных – сомневаюсь. Никто в больнице не должен видеть, что из восьми осталось трое.

– Ты уверен, что со склада не уполз никто на животе вместе со змеями?

– Уверен. Если кто из чеченцев разглядел мертвого Виктора и успел оценить ранение Самойленко – они уже сами трупы.

– Трое из восьми… А себя ты почему не считаешь? Плоды твоей работы полдня фотографировали и полдня выносили.