|
Все чаще попадались прохожие. Они словно манили к себе солнечные лучи. Тени стали рельефнее. Появилась женщина с корзинкой за спиной. Она, видимо, ходила менять старье на спички. Корзинка была пустой, но женщина шла, подавшись всем телом вперед, будто тащила тяжесть. Шлепая драными башмаками, возвращались с похорон ребятишки с древками от флагов, шли и переругивались. И это тоже были дети! «Взгляни на того маленького, – сказал себе Лао Ли, – ему не больше восьми. Грязный, изодранная одежда едва прикрывает тело. А как бранится!» Лао Ли стало жаль мальчика. Кого винить в его судьбе: семью, общество или тех и других? Но есть ли смысл искать виновных? Подумай о более близких тебе делах, о собственных детях. Лао Ли стало тревожно, словно он должен был перед кем-то оправдываться. Вот и Среднее море . Солнце играло на зеленовато-серой воде, кое-где уже стянутой тон-ким льдом, из-под которого виднелись комли камыша, стебли лотоса, разорванные листья, похо-жие на куски ржавой жести. Навстречу попались люди со свадебным паланкином, они торопились, видно, шли за невес-той в деревню, поэтому и двинулись в путь так рано. Лао Ли задумчиво глядел на паланкин: таинственно, удивительно и в то же время забавно. Но в этом – жизнь. Иначе люди не стали бы нести с таким уважением эту игрушку, похожую на огромную клетку. Лао Ли был уверен: невеста, которую понесут в паланкине, наверно, будет очень горда – во всяком случае, ей ни перед кем не надо оправдываться. Сам не зная зачем, Лао Ли пошел к Северо-западному рынку . Он не собирался туда идти, да и не было в том нужды. И все же пошел. Лао Ли прожил в Пекине несколько лет, но ему нико-гда не приходилось бывать в этих местах ранним утром. Свинина, баранина, говядина; куры, би-тые и живые; рыба живая, рыба уснувшая; всякие овощи. Кровь от мяса, шелуха от лука – все вмерзло в землю. А сколько теснилось рыбы в водоеме: угри, гольцы со сверкающими на голове льдинками. Гольцы так и сверлили покупателей взглядом, словно хотели их загипнотизировать. Пахло гнилью. Рядом с рыбным прилавком стоял торговец подвязками: «Подтяжки, резинки, хо-рошие резинки!» Цирюльники еще не пришли, но тенты уже были натянуты, и уборщики вымета-ли короткие, жесткие волосы, оставшиеся со вчерашнего дня. Ощипанные и живые куры лежали рядом. Живые бились в корзинках и клохтали. Вот торговец вытащил одну, поторговался с поку-пателем и, не сговорившись о цене, бросил курицу обратно в корзинку. Раздался пронзительный крик – ей прищемило крышкой крыло. Огромная тощая собака утащила свиные потроха. Мясник пустился вдогонку. Собака выронила потроха. Мясник подобрал их и водворил на крюк. Откуда только не приезжали в это зловонное место! Здесь были гуандунцы, пекинцы, шанхайцы, старые и молодые, мужчины и женщины. Человеческая жизнь. Она жаждет крови, мяса и грязи. Главное – это брюхо, оно способно сожрать весь мир! В этом царстве желудка нет места идеалам. Здесь все поражает! Особенно женщины, нечесаные, неумытые, со следами грязи и вчерашней пудры. Трудно себе представить, что это они, нарядные и красивые, после обеда будут прогуливаться в торговых рядах «Восточное спокойствие». Лао Ли впервые видел этот мир. Как любопытно! Он был изумлен, и в то же время ему каза-лось, что он недалек от истины. Это и есть жизнь – жрать что попало; люди живут ради брюха. Неравенство в еде – основное неравенство в жизни. Какая там поэзия! Все вздор! Ради желудка одни морят голодом других, даже воюют. Это – необходимость. Северо-западный рынок – это мир в миниатюре. Толпы мужчин и женщин… Они хорошо знают это место. Да, они живут исключительно ради желудка. Чжан Дагэ прав. Война во имя желудка – это и есть революция. А вот Лао Ли не прав. Он привык жить в гостинице, где ему всегда принесут чашку супа и кусок мяса. И ему кажется, что феодализм – это эпоха романтики, а борьба классов – поэзия. |
