|
Потом он нашел девицу из дома Ван, ну, эта отчаянная, целыми днями торчит в торговых рядах «Восточное спокойствие» , завитая как баран, летом для фасона чулок не носит. Я как услышала, так на дыбы. Слов не стала тратить. Не надо, и все! Не пущу я в дом эту расфуфыренную вертихвостку! Не могу! Как только он меня не уговаривал. И богатые они, и с положением, и после окончания Тяньчжэню не надо будет беспо-коиться о месте. К счастью, вернулся Тяньчжэнь, поговорили они с отцом, и после этого больше ни гугу. – Что же сказал Тяньчжэнь? – полюбопытствовала гостья. – Глупость сказал! До окончания, говорит, и слышать не хочу ни о какой свадьбе. А надумаю жениться, обойдусь без отца. – Свободный брак! – сразу смекнула гостья. – Именно! Свобода, во всем свобода. Одна только мать не свободна: с утра до ночи готовь, стирай, вытирай! А этот старый черт слова не скажет сыну, знай попыхивает своей трубкой, будто не он сына кормит, а сын его. Даже зло берет. Не потому, конечно, что сын отказался от этой вертихвостки, а потому, что он делает все, что хочет, видно, матери так и не дождаться невестки в доме. Я тогда ничего не сказала, ушла к своим, а про себя решила: вы пользуетесь свободой, ну и я отдохну хоть несколько дней! Некому будет готовить? Пусть! Последнее слово госпожа Чжан произнесла с таким запалом, что даже пучок на голове у нее подпрыгнул. – Правильно сделали, что проучили их, – поддакнула гостья. Но госпожа Чжан грустно рассмеялась: – Решить-то я решила, а у своих пробыла всего полдня. Не могу расстаться с этим паршивым домом: то мне казалось, будто огонь в очаге погас, то будто Дин Второй извел много топлива. Свой дом все равно что сын, хоть и плох, а не бросишь. Дня не могу без них прожить, я ведь не бесчувственная. Да и родственники не очень-то привечают! – Значит, так ничего и не решили с помолвкой? Госпожа Чжан покачала головой, выражая этим свое крайнее огорчение. – А как Сючжэнь? – Эта красотка луже всех! Поступила в среднюю школу, расшумелась, разревелась. Хочу жить при школе, и все! Тоже кудри завила, ну прямо барашек! Но до чего хороша! Личико румя-ное, как спелое яблоко, прическа пышная, одета хорошо, глаз не отведешь. Дагэ и в ус не дует, а я вся извелась. Сючжэнь скоро девятнадцать; пора думать о семье. Девушка хорошенькая, свежень-кая, как цветочек! Недолго и до беды. Что говорить! Сердце ноет, как подумаю. Только и успо-каиваюсь, когда она домой приезжает. А приедет, сразу начинает просить то шелковые чулки, то туфли. Откажешь – надуется. Разве дети понимают наши страдания? – Ради детей и живем, – торжественно заявила гостья. – О! – только и смогла вымолвить госпожа Чжан, но на душе у нее стало легче. Она даже вернулась к расспросам: – А как насчет потомства? Пока не ждешь? Гостья вздохнула и, не отвечая на вопрос, едва сдерживая слезы, сказала на прощание: – Так вы уж попросите мужа, пусть похлопочет. 4 Возвратившись в гостиницу, Лао Ли, как был в пальто, бросился на постель. Положив руки под голову, он лежал и смотрел в потолок. Мечты о поэзии, о жизни рассыпались прахом после визита к Чжан Дагэ. И не потому, что Чжан был сильнее его в философии или в ораторском ис-кусстве, просто Лао Ли самого себя не знал и потому недооценивал. Его то и дело одолевали со-мнения: он мечтал стать революционером, философом, но сделать хоть шаг по этому пути не хва-тило смелости, наконец, он решил остаться чиновником, честным главою семьи, но опять не был уверен, правильно ли поступает. В конце концов… О! Нет никакого конца, сплошные колебания. Привезти жену? За каким чертом! Ему противны ее изуродованные ноги, красные штанишки и зеленые курточки на детях! В сущности, все это пустяки, и лучше о них не думать, а то становится еще тяжелее. |
