Изменить размер шрифта - +

Я махал руками, точно боролся с каким-то невидимым чудовищем, оглушительно хлопал себя по затылку, давал пощечины, приканчивая на себе насекомых. Кожа на руках стала мелко зудеть и чесаться. Казалось, сотни, тысячи насекомых расползлись по всему телу, чешут и царапают его.

 

 

Но все-таки самое противное было, когда комары забирались в рот. Я с отвращением и руганью выплевывал их, кривился, морщился и боялся открыть рот. Мошка липла к щекам, забиралась под веки, в ноздри, в уши. Я чихал, втягивая голову в плечи, приподнимал воротник курточки.

Потом махнул Коське: бежим! Раскрыть рта я не рискнул.

Коська расплылся в улыбке, и я подумал: «Толстокожий, такое сало не прокусишь, а мне-то каково!».

Коська шел, особенно не торопясь, а я… Я бежал вниз по берегу, перепрыгивая с плиты на плиту, в одном месте сорвался, в кровь расквасил коленку, обстрекался крапивой, всхлипнул, вытер рукавом слезы и, прихрамывая, побежал дальше.

Скоро плиты кончились, под ногами захрустела галька. Место было ветреное, и гнуса стало гораздо меньше. Здесь Ангара сужалась, на берегу высилась крутая, убегающая в небо скала в рубцах и длинных вертикальных трещинах, выемках и выступах, точно вдоль Левого берега дико и мрачно вставали плотно сдвинутые столбы гигантских обугленных деревьев.

Я отдышался, хорошенько отер с лица и шеи раздавленных комаров, отряхнул рубаху.

— Ничего себе!..

— Приехал бы ты в том году! — бросил Коська. — Солнца не видно было за мошкой, а этот год неурожайный.

И сказал он это даже будто с некоторым огорчением.

А я шел дальше и думал: «Как тут жить? Как привыкнуть к тому, что, куда ни ступи, тебя постоянно жрет гнус? Если здесь так, то как же в тайге?! Зимой, наверное, лучше. Скорей бы уж похолодало!..»

Мы шли к причалу, а над головами с визгом носились тысячи стрижей. Их визг, разноголосый и резкий, оглушал, дробился о скалы, нарастал и откатывался, стремительный, ликующий, но и он не мог развеять мрачные мысли…

И даже когда я увидел над скалой, среди груд камней, на шесте фанерку и прочитал: «В этом месте будет построена величайшая в мире Ангарская ГЭС», — ничто не шевельнулось в душе, потому что она, эта самая душа, все еще ныла и чесалась от мерзкой мошки…

 

16

 

У причала, куда мы скоро спустились, люди ждали переправы на Правый берег, и с той стороны катер уже медленно тащил против течения баржу. Вот он подволок ее к причалу, и стоявший к нам спиной босой мальчишка в подкатанных штанах из чертовой кожи и полосатой тельняшке бросил на причал конец. Парень в мичманке накинул петлю на деревянный столб.

У меня екнуло сердце, кровь прилила к лицу.

— Гоша! — закричал я. — Гошка!

Мальчишка обернулся и совсем не удивился, увидев меня.

— А-а-а, это ты, — сказал он. — Ну, привет. А я тут с батей. Помнишь, говорил? Так сказать, помощник шкипера. Залазь, хочешь? А это что с тобой за поросенок?

— Это не поросенок, это Коська. Сосед по палатке, — пояснил я.

— Значит, в палатке прописались? Нормально. Хочешь прокатиться?

Ах, Гошка, Гошка, разве можно спрашивать о таких вещах!

Я прыгнул на баржу, забыв и Коську и все на свете. Вспомнил я о приятеле лишь тогда, когда полностью нагруженная баржа отошла от причала и катер потащил ее к Правому берегу. Коська сидел у воды на камне и смотрел на нас. Ну и дурацкий вид у него был! Мне почему-то хотелось показать ему язык.

— Чего связался с ним? — спросил Гошка. — Мешок свинины на ножках, того и гляди хрюкнет. И трус — сразу видно по морде.

— Зато у него отец бурильщик.

Быстрый переход