На этот раз она была по-пьяному серьезна.

— Я тебя прошу... — Он отвлекся не на смысл ее фразы, а скорее по привычке, слушая темпераментный голос. Мужчины ловились на это, как глупые бычки на голый крючок.

Больше, чем мог, он не вправе от нее требовать, она просто не поняла бы. Однажды он попробовал объяснить, чего от нее хочет, — вышло слишком заумно. Она сообщила, что он идиот и спать больше она с ним не будет. Почему она возмутилась, он так и не понял — не надо было быть наивным, она этого не любила. Играть — пожалуйста, в кого угодно, но только не в ротозея.

— Миль пардон... — Она поняла, вовлекаясь в новую игру, она всегда была хорошей актрисой.

Никогда и ни в чем больше не пытался ее переделать. Относился как к веселой спутнице и подарил ей слишком красивую, беспечную мечту о богемной жизни. Самому жаль. Какая из женщин физически будет твоей последней? Ты всю жизнь этого боишься, думаешь обмануть себя.

Она только покачала головой: "Все равно я от тебя не отстану..."

Подружка Гд. громко заметила, перекрикивая оркестр:

— ...достал, потому что не встал... — наперекор чьему-то предостерегающему жесту.

Саксофонист сосредоточился, как минер. С каждым новым обертоном он все больше заглядывал в себя. Мокрое лицо становилось все более отлученным от пьющих и курящих людей. Он то закрывал глаза, то выпучивал их перед собой. Иванов испугался: так он, пожалуй, вывернется наизнанку и превратится в колодника, и тогда можно считать, что все окружающие свихнулись. Казалось, что он плачет вместе со своей музыкой и инструментом.

— Нет, этот-т-т был особенным: совсем без денег, — ожесточенно произнесла подружка.

Похоже, она жила по программе: ясли, школа, бар, этот саксофонист, кладбище.

— Ну да? — кто-то саркастически удивился за спиной. — Ап-чхи!

Иванов оглянулся. Артист-чревовещатель с куклами в руках удалялся в уборную: "Как же, как же... ап-чхи!" — словно отозвалось с другой стороны.

У него была легкая, подпрыгивающая походка и маленькая сухая голова с большими плоскими челюстями. Следом шла его ассистентка, при каждом шаге совершая задом лишнее движение, которое так нравится мужчинам. Может быть, поэтому он заставляет ее носить брюки. Впрочем, и самое скромное платье здесь вряд ли бы помогло.

Вспыхнул желтый свет, и подружка Гд. стала походить на ожившую мультипликацию: слишком большой, искаженный страстями рот и слишком безвкусно выкрашенные в черный цвет волосы. Иванов не мог только вспомнить, из какого фильма, но явно из того, где никто никогда не сидит на месте.

— Пьянство позволяет ощутить свое скотство... — призналась Гд. — Не правда ли, милый?

"Слишком поздно понимать", — подумал он и промолчал.

Она поменяла тактику — состроила мордашку, одну из тех, что звалась у нее дурачеством: "Посмотри, я вовсе не злюсь на тебя, не злись и ты".

— За всех тех, кто не может писать стоя! — парировала ее мультфильмовская подружка. — Никогда не пей натощак, друг мой!

Скорбное лицо состарившейся девушки — от алкоголя, по утрам словно посыпанное угольной пылью. Она непрерывно жеманничала с барменом и маленьким соседом справа, который похвастался:

— Во время кризиса в Ираке я продал три миллиона противогазов и миллион респираторов...

— Максович! — вырвалось у нее. — Так вы богаты?

— Нет, нет, что вы! — испугался он, бросил взгляд по сторонам — не прислушиваются ли?

Ему никто не завидовал, в нем было полтора метра роста, круглый животик и паучьи ножки.

— Значит, так, — сказала она, глядя на торговца противогазами, — я своему покупаю обувь таким манером: выберу модель, померяю и беру на три размера меньше.