— Ко мне это не относится, — похвастался торговец, — у меня не ноги, а лыжи.

— Вот это да! — воскликнула она.

— Не верите?

— Нет, естественно... — И, обернувшись к Гд.: — Они, когда Христа распяли, им это понравилось...

Иногда в ее поле зрения попадал Иванов и господин, который ее оборвал два раза и который, прислушиваясь к ней, если не цедил из стакана, то непрерывно манипулировал спичечным коробком. Коробок словно прилипал к ладони и двигался сам по себе. По виду он был кем-то средним между иллюзионистом и карманником. Музыка ему тоже нравилась. Его задумчивая сигарета, забывшись, превращалась в столбик пепла.

Иногда у подружки Гд. становились плаксивыми глаза, словно она чего-то не понимала. Задумалась: "Теперь и две тысячи зелененьких — не деньги!"

— По-шел, по-шел, — отреагировала на чье-то мимолетное ухаживание. — Пошел учиться на бультерьера! — и громко засмеялась.

У нее оказался кривовато-провалившийся рот.

Иванов вспомнил: она числилась замужем за человеком, обычно мрачным за столом, но который воодушевлялся, заговаривая о собаке: "Вот когда у меня был... дог...", помогая себе оживать, утонченно жестикулируя, и тогда казалось, что это единственное светлое время в его биографии.

Иванов взглянул на Гд. Таскать с собой человека, от которого ты выгодно отличаешься, не боясь попасть в переделку, — это уже что-то значило, он надеялся, не самое худшее для женщины — быть чьей-то игрушкой. "Нет, — решил он, — похоже, они забавляются". Он раскусил ее прежде, чем она снова открыла рот.

— Ты ведь не бросишь сегодня меня, ага? — спросила, качнувшись.

— Не брошу, — великодушно пообещал он, не очень вдаваясь в суть вопроса.

— Поклянись, — сказала она.

— Левой рукой, — согласился он и поднял ладонь. — К правой я питаю недоверие.

— Пф! — она недоверчиво фыркнула, презрительно втянув щеки и прикрыв для острастки глаза. — С тебя станется... Но ты... Но ты... Я же знаю-ю-ю... — не поверила.

— Правая мне нужна для работы, — пояснил он, чувствуя, как к губам подбирается улыбка.

— Странно... — неудовлетворенно протянула она, — я всегда от тебя завишу, всегда мне кажется... — она обстоятельно изучила кончиком языка разрушенную пломбу в зубе, а потом — обветренную губу с шелушащейся кожей, — ...ты выложишь что-нибудь такое, о чем я и не догадываюсь... Почему так? М-м-м? — слизнула остатки помады. — Когда я от тебя отделаюсь?!

Старая песня. Пьяные откровения, от которых она, трезвея, искренне открестится. Не мог же он объяснить, что мироздание необязательно понимать через постель. Но она по-другому не умела. Мужчины были в ее жизни проводниками. Кого она искала? Явно — не его. Теперь же, чтобы нормально рассуждать, ей надо выспаться. После сна, ванны и чашки крепкого, как вар, кофе она была готова к новым подвигам.

— Все равно правильно, — вдруг согласилась она и уверенно засобиралась. — Пошли ко мне?

Он посмотрел за спину, в зал, и нехотя объяснил:

— Меня ищут...

Он сказал то, о чем не хотел думать и о чем забыл, слушая саксофониста.

— Твой сын... Я знаю... — произнесла она, скорбно сдвинув брови.

— Он... он уехал, — поспешно возразил Иванов.

Он не мог просто сказать: "Ты знаешь, я полюбил другую". Он ждал в себе какого-то внутреннего толчка — его не было.

— Неважно, — произнесла горестно. — Дима... — От желания услужить она почти протрезвела.

— Я не хочу говорить, — предупредил он ее, и она чуть-чуть обиделась.