Лескову он как-то сказал:

— Слушайте, Александр Яковлевич, это нехорошо. Вы знаете о нас все, мы о вас — ничего. Выкладывайте, за какие прегрешения вас выдворили в Черный Бор.

Лесков рассказал о спорах в проектной конторе.

Лубянский удивленно пожал плечами.

— Значит, ваш Пустыхин ругал автоматику, потому что она мода? А почему такая нелюбовь к моде? Ей-богу, ваш противник лишен способности мыслить широко. Нужно только философски поставить вопрос: что такое мода? Ответ явится немедленно: мода — это нечто новое, свежее, всеобщее и обязательное. Что же в этом плохого?

— Все дело в том, какая мода, — пробормотал Павлов.

— Да, конечно, — подхватил Лубянский. — Важно содержание. Но что может быть лучше по содержанию, чем это — освобождать людей от тяжелого физического труда?

Он закончил поучительно:

— Модобоязнь в наше время не оригинальность, а косность. Если появилась мода на хорошее и ценное, так побольше бы таких мод!

С этим все согласились. Лубянский продолжал:

— А почему у вас плохое настроение, когда вы получаете письма? Я заметил по адресу на конверте: пишет женщина. Вы мрачнеете дня на два после каждого письма. Надеюсь, к вашим неудачным спорам по автоматике письма отношения не имеют?

— Это сестра, — пояснил Лесков. — Она скучает без меня.

— И вы сочувствуете ей? — одобрительно проговорил Лубянский. — Ничего не скажу, хороший брат.

Лесков покачал головой. Нет, дело, скорее, в том, что он плохой брат, зато Юлька — хорошая сестра. Она сумасшедшая. У нее сейчас появился нелепый план: летний месячный отпуск провести не в Крыму, а на севере, с ним, в Черном Бору. Вместо того, чтобы отдохнуть и подлечиться, она собирается потратить время на него, на уход за ним, на жизнь с ним в этом отвратительном климате. И где он поселит ее, если придется согласиться с ее глупым решением?

— Это не затруднение! — великодушно сказал Лубянский. — Здесь и поселите, в этой комнате: я на месяц переберусь куда-нибудь к знакомым. Вовсе не нелепый и не глупый план, а самый правильный. Заочно одобряю вашу сестру.

Павлов с грустью обвел глазами тесный номер. Он уже успел свыкнуться с тем, что раза три в неделю приходит сюда в гости, ему было бы трудно обойтись без двух приятелей. Павлов нерешительно заметил, что в Крыму все же лучше, чем в Заполярье, особенно летом: тут ледяные дожди и сырые ветры. Но его никто не слушал. Лесков с благодарностью сказал Лубянскому:

— Если вы на время переедете, я напишу, чтоб она приезжала. По-честному, только эта комнатная проблема меня беспокоила. Я ведь тоже очень хочу видеть ее, мою Юльку.

23

Лесков написал сестре короткое письмо, у него не было времени подробно расписывать. Работа, огромная, черная, радостная работа навалилась на плечи Лескова, пылала в его душе. Еще никогда он с таким увлечением не трудился. Две противоречивые линии современного технического развития удивительно сплетались и дополняли одна другую в его работе. На медеплавильном заводе он освобождал людей от тяжкого физического труда, делал труд их легким и радостным: век механизации наступил и на этом дедовском участке металлургии. А на обогатительной фабрике он отделял машину от человека — механизация превращалась в автоматизацию.

— Плевать нам на все великие шаблоны, которыми грозил Лубянский! — ликуя, говорил Лесков Закатову. — Ничто теперь не сведет нас с пути.

Но вскоре на Лескова с разных сторон стали обрушиваться тяжкие удары. Первый из них нанес Крутилин. Триста рублей взысканного штрафа карман директора не опустошили, но душу его опалили.