Я заметил, что при хорошей настройке колебательный процесс продолжается не больше десяти минут. Лубянский говорит, что это приемлемо. Буду добиваться десяти минут.
Лесков прошел на мельницы. Он не заметил непорядка в их работе. Барабаны крутились, стальные шары грохотали, перемалывая руду. Лесков обошел несколько секций, записывая производительность. Она менялась, одни мельницы мололи сорок тонн в час, другие — пятьдесят пять. На второй секции Лесков встретил знакомого измельчителя, лысого Николая Сухова.
— Здравствуйте! — приветливо сказал Лесков, протягивая руку. — Что ж это вы, товарищи, подводите нашу автоматику?
К Сухову, похоже, уже обращались с подобными претензиями. Он раздраженно блеснул злыми глазами.
— Ни к чертовой матери не годится ваша автоматика! — ответил он хриплым, плохо слышным в грохоте мельниц голосом. — Наплачешься с ней! Машина и есть машина, ничего не соображает!
Лесков видел, что Сухов настроен агрессивно. Он заранее встречал в штыки всякую попытку убедить его в чем-то, чего он до, сих пор не знал. Но Лесков не собирался ни убеждать, ни спорить. Он дружески положил руку на плечо рабочему.
— Слушайте, товарищ Сухов, зачем нам ругаться? Я пришел сюда учиться, а не диктовать свою волю. Регуляторы не справляются с процессом. Нас интересует, почему. Что нужно сделать, чтобы они заработали по-хорошему? Вот, говорят, требуется постоянный режим измельчения. Как ваше мнение?
Рабочий слушал хмуро и недоверчиво. Он уже не сердился, но и не переходил на дружелюбный тон. Он сказал ворчливо:
— Не годится нам постоянный режим. Мы ведем мельницу на максимуме и следим: как пошла на завал, сейчас же сбрасываем подачи руды. Это тебе не автомат, чувствовать мельницу надо! Ровный режим знаешь когда идет? При недогрузке. И еще возьми, руда меняется три раза на дню, то одна крупность, то другая. Для одной руды режим хороший, для другой мельница не справляется, глохнет. Глупость это, постоянная производительность! — Он с презрением посмотрел на Лескова. — Была бы руда постоянная, так и вовсе автоматы ваши не нужны: отрегулируй разок воду и убирайся. Не так, скажешь?
— Так, — согласился Лесков. Он невесело усмехнулся. Да, действительно, все это цепочка, единый процесс — руда, дробилки, мельницы, классификаторы, флотация. Малейшее изменение в одном звене сейчас же передается по всей цепи. А они вырвали одно и далеко не решающее звено и трясутся над ним, забыв, что это только маленькая частица целого.
— Дубина ваш автомат! — желчно сказал рабочий. — С дядей Федей у нас шло, а с регулятором не пойдет. Дядя Федя знал, что нужно. Он воду подкрутит, на одном корыте пустит жиже, на другом погуще, в среднем и получится, как надо. А если не справится, выйдет на помост и задаст нам как следует! И мы понимаем: раз дядя Федя ругается, точно, нужно менять подачу руды.
И это тоже было правильно. Лесков вспомнил, как дядя Федя, удивляясь хорошему действию регуляторов, говорил, что только разика два в смену приводится вмешиваться в их работу. Эти два разика были, оказывается, необходимостью. Могучий, все охватывающий мозг человека поправлял узкую работу автомата, слепо выполняющего заданную ему программу. Ныне они отсутствуют, эти коррективы человеческого разума, — Лескову они казались нехитрыми распоряжениями малоквалифицированного рабочего. И вот результат: регуляторы пытаются держаться предписанной однообразной линии и, путаясь, не справляются с процессом. У них нет мозга, нет языка, они не соображают, что из нарушений процесса можно пропустить, а чего нельзя, они не выйдут на край помоста и не обругают слишком увлекшегося измельчителя. Все ясно, все правильно.
— Но почему же вначале регуляторы вели процесс? — помолчав, спросил Лесков.
Сухов фыркнул. |