Откуда-то возникла полная Таня, повела Машу в костюмерную, где не нее надели длинную мягкую домашнюю юбку и очаровательную маечку с глубоким вырезом, открывающим чуть выступающие ключицы и ложбинку на груди. Наряд очень шел ей, и Маша повеселела. В конце концов, кто знает, какими шипами усеян путь к славе?

Когда они вернулись в павильон, свет уже был выставлен. Упор делался на край тахты и столик. На нем — поднос с крошечными пирожными, орешками, восточными сладостями. Оператор возился возле камеры, Вобла давала какие-то указания.

— Пришла? Ну наконец-то я вижу перед собою что-то похожее на человека, — оглядев Машу, произнесла она. — Значит, установка такая: ты болтаешь по телефону с подругой, шутишь с ней, даже кокетничаешь. И ты очень любишь пирожные. Болтаешь с ней и ешь пирожные, поняла?

У Маши, не перехватившей с утра и хлебной корки, при виде сладостей даже голова закружилась.

— Поняла установку?

— Да, — не очень уверенно ответила девушка.

— Вот текст. Пять минут на то, чтобы его выучить. Здесь полстраницы. Делать нечего.

Она отвернулась от Маши, опять переключившись на оператора.

Маша пробежала глазами текст. От волнения в первую секунду буквы расплывались. Но, взяв себя в руки, она поняла, что слов в ее первой в жизни роли действительно мало, успокоилась, и через пять минут была готова.

— Выучила? Садись на тахту с ногами. Нет, не так. Ноги подогни и вытяни…

— Как это? Одновременно подогнуть и вытянуть? — не поняла Маша.

— Ты здесь не умничай. Делай, что говорят! Тоже мне Мерил Стрип нашлась!

Вобла подошла, каким-то диким образом вывернула Машины ноги, приподняла подол юбки.

— Так, теперь бери трубку телефона. Хорошо. Другой рукой — пирожное.

— Но мне так неудобно! Мне не на что опереться…

— А ты держи спину! Вот так!

Маша замерла в неестественной позе, жмурясь в лучах прожектора, чувствуя, что не сможет сказать ни слова. Но пирожное так вкусно пахло, что страх перед камерой как-то ушел…

— Ну, попробуем. Мотор, дубль один.

Маша произнесла первую фразу… Пауза.

— Теперь кусай, только понемножку. И говори.

И Маша откусила нежнейшее, свежайшее пирожное. И даже зажмурилась от удовольствия… И проговорила весь текст, успев ухватить и второе пирожное.

— Стоп! — рявкнула Вобла. — Ну и как, по-твоему? — обратилась она к Маше.

Та пожала плечами.

— По-моему, просто отлично, — тихо сказал оператор. — И переснимать не нужно.

— Кто здесь режиссер? — рявкнула на него Вобла. — А по-моему, отвратительно! Сидишь неестественно. Спину гнешь, будто ты на гимнастическом помосте. Глаза прижмуриваешь, словно у тебя в них песку по килограмму в каждом. И что за улыбочка идиотская? Переснимаем! Измени позу. Вот так. Соберись! Дубль два.

Щелкнула хлопушка. Маша поняла, что забыла слова. Она держала телефонную трубку, смотрела на пирожные… и не могла вымолвить ни слова.

— Стоп! Ну что мы молчим?

— Текст забыла… Вспомнила! — вскричала Маша.

— «Забыла, вспомнила»… — передразнила Вобла, — Привезут недоразвитых… Третий дубль. Мотор!

Они отсняли двадцать дублей. Каждый чем-то не устраивал. То не так выгнулась, то не так согнулась. То улыбайся, то не улыбайся. «Как ты ешь? Ты любишь пирожные, понимаешь?» — орала Вобла. Маша их уже ненавидела. И пирожные, и Воблу, и всю свою дурацкую жизнь. В конце концов она попросту разрыдалась.