Он провел ладонью у нее между ног, и она задрожала. Он удивился, сколько в ней влаги, и у него закралось подозрение, что она уже не невинна.

— Боже, Боже.

— Все в порядке, — сказала она. — У меня это уже было раньше. Все в порядке.

Господи Иисусе, она еще успокаивает его! Он опять поцеловал ее, расстегнул блузку и высвободил ее девчоночьи белые груди из ненужного лифчика, поцеловав каждую по очереди, затем покрыл поцелуями ее живот. Ему страстно хотелось вылизать ее маленький тугой зад, но он не знал, насколько она опытна, и не хотел пугать ее и делать что-нибудь такое, что могло вызвать у нее страх.

«Поднимись ветер с севера и принесись с юга, повей на сад мой — и польются ароматы его! Пусть придет возлюбленный мой в сад свой и вкушает сладкие плоды его».

Вместо этого он нащупал ее упругий мокрый бугорок, выскальзывающий из-под пальца, и она вздрогнула от наслаждения. Глаза ее горели зачарованно и испуганно в предвкушении того, что он еще может сделать с ней. Губы ее были полураскрыты. Она издавала громкие вздохи, когда он прикасался к ней и гладил ее.

«Возлюбленный мой протянул руку свою сквозь скважину, и внутренность моя взволновалась от него. Я встала, чтобы отпереть возлюбленному моему, и с рук моих капала мирра, и с перстов моих мирра капала на ручки замка».

Затем ладонь ее сжалась вокруг головки его члена, и она потянула его к себе. Он раздвинул ее ноги пошире, и подхватил ее под ягодицы руками, и вошел. Она дернулась и взвизгнула, так что ему пришлось прикрыть ее рот рукой; она при этом укусила его пальцы.

— Не надо, — сказал он, — не кричи.

— Все в порядке. Я больше не буду.

Он был поочередно то груб, то нежен — ему хотелось передать ей как можно больше опыта. Он намеревался вынуть пенис перед эякуляцией, но она не отпускала его и так горела внутри, что он не смог преодолеть соблазна.

Кончив, он поспешно оделся, чувствуя себя виноватым. Она тоже привела себя в порядок. Затем он отпер дверь и убедился, что в классе никого нет.

— Послушай, — сказал он, когда она вышла из кладовой, — послушай…

— Все в порядке, — отозвалась она. — Я никому ничего не скажу. Теперь я знаю, и я никому не скажу.

Он взял ее ранец и помог ей надеть его. На этот раз подол не задирался, и хотя она улыбалась, но не обернулась в дверях. Он смотрел, как она идет по коридору и пересекает площадку для игр, как обычная школьница, возвращающаяся домой после уроков.

Разве мог он рассказать Тоби или Шерон об этом? Они же никогда его не поймут. Вопрос о том, что нужно женщине, всегда был для мужчин непостижимой тайной, но ведь и сами мужчины оставались тайной для женщин. Откуда женщинам знать мужские желания? Их никогда не пронизывал тот же воющий ветер, они никогда не держали руку в таком же пламени. Они не имеют ни малейшего представления о том, как мужчины сто раз в день ощущают прохладную ласку окружающего мира, щекочущего своими изящными пальцами их вожделеющие души? Что они знают об этом? Они не могут понять, почему мужчинам так трудно управлять своими импульсами.

На какой-то момент он почувствовал, что разделяет свойственный пророкам Ветхого Завета гнев на женщин за то, что они обладают неограниченной властью даровать или не даровать жизнь, дразнить и отказывать, манипулировать тобой, унижать, стыдить, осуждать.

46

— Больше я к Тоби не пойду, — заявил Том, вернувшись в квартиру Шерон. — Не хочу больше иметь с ней ничего общего.

— Он сердится, — прокомментировала Шерон.

— Раньше он здоровался при встрече, — заметил Ахмед, развалившийся в любимом кресле Тома с бутылкой «Маккаби».