Сработала у опера интуиция.

Сознался жмур в пяти изнасилованиях. Два дела тогда закрыли. Трое заявления не подавали. Как я теперь понимаю, неспроста его машина переехала. Сумел урод тронуть эринию-мстительницу, она его и прихлопнула — чужими руками, то есть колёсами…

А вспомнил я об этом потому, что одна из пострадавших, волшебница, тогда дара своего на время лишилась. Но там загадки никакой не было — те же самые депрессия и ПТСР. В клинике неврозов лежала, вылечили.

Если Варю изнасиловали… Возможно, больше всего на свете она хотела, чтобы никто этого никогда не увидел и не узнал. Особенно — родители и сестра. Всю свою могучую силу она вложила в это желание и закрылась так надёжно, что заодно закрылась от всего мира.

Это было бы логично, будь она волшебницей.

Но она ясновидящая.

Как можно изнасиловать ясновидящую?

Да, у ясновидения есть ограничения. Ясновидящие не могут читать людей, которых никогда не встречали, и вещи, к которым не прикасались. Вор может забраться незнакомый, убийство может быть случайным или в состоянии аффекта, когда убийца не понимает, что творит. Но насильник-то знает, что он собирается сделать.

Или всё сложнее? И ясновидение не так устроено? Я в даре этом слабо разбираюсь. Близких друзей или родственников-ясновидцев у меня нет. Двух Марий только знаю, и обеих — не больно-то хорошо.

Как бы так Марье намекнуть, чтоб она в истерику не впала?

— Марья, — говорю, — вы с родителями делали что-нибудь?

— Что?

— Откуда мне знать? Ты мне ответила, из-за чего с ясновидящей может такая беда приключиться. Значит, у кого-то такое уже было. Кто-то опыт имеет. Психические расстройства лечатся. В наше время и таблетки есть хорошие, и врачи толковые. Если у Вари депрессия случилась… ну, допустим, от несчастной любви, ей же сколько лет? Самый возраст, чтоб от любви загибаться…

У Марьи тоска на лице. Жуткая, жёлтая. Я аж замолчал.

— Депрессия у Вари, конечно, есть. Сейчас, — отвечает Марья. — Только не причина это, а следствие. А в чём причина — того никто не знает, не видит.

— Не может такого быть, чтоб никто в этом не разбирался, — говорю. — Давай, что ли, я поспрашиваю. У прабабушки, у шефа моего. Выйдем на профессоров каких, может, заграничных, если у нас нет.

Марья глаза прикрыла. Улыбнулась — так, что лучше бы не улыбалась.

— Спасибо, — говорит. — Только… без толку всё это.

— Нет-нет, — тут Ульяна привстала, кошку прижала к груди, — Маша, Николай прав! Нужно что-то делать!

— Ульяна верно говорит.

— Я думаю, вам надо поехать к Варе, — сказала Ульяна. — Просто взять и всем вместе поехать. Подарков ей привезти, обнять её, в кафе-мороженое сводить. Знаешь… мой дар хоть и называется «говорящая языками зверей и птиц», но ведь люди — те же звери. И людей, и мохнатых — всех одинаково надо обнимать, любить и кормить вкусным.

«Ох, девка», — думаю я.

У Марьи слеза по щеке…

И тут меня осенило.

Вспомнил я, о чём болтал мой клирик Серёженька, вечером того дня, когда последний советский экзорцист разделался с демоном мирового капитала.

Мы в сражении не участвовали. Мы в машине сидели и болели за Владлена Максимовича. Но перепугался Серёга как последний заяц. Потом от облегчения трепаться начал обо всём подряд. Я его затыкать не стал.

Что-то он нёс про какого-то завуча. Про братьев Кузнецовых в обличье воронов…

А, вот что!

Дар.