— Но, согласитесь, для людей вашего круга затевать столь серьезные разборки из-за каких-то жалких пятисот долларов, мягко говоря, унизительно?

— Мне доподлинно не известно, каков сейчас порядок зарплаты следственных работников, — саркастически заметил Штурм. — Допускаю, что она настолько велика, что на этом фоне сумма в 500 долларов США представляется жалкой… Но смею напомнить, что в данном случае речь шла об имуществе, стоящем на балансе фирмы. А потому Игорь Васильевич как лицо материально ответственное не мог позволить компромиссов в этом вопросе…

— Ну хорошо. Допустим… Конфликт завязался, а отношения, соответственно, напряглись. Что потом?

— А потом мы решили встретиться в офисе, чтобы окончательно закрыть эту тему.

— А почему этого нельзя было сделать в рабочем порядке? Зачем понадобилось встречаться именно в воскресенье?

— Дабы не выносить сор из избы при посторонних. Не так ли, Игорь Васильевич? — подкинул очевидное решение адвокат.

— Да-да. Чтобы это… Чтобы не выносить…

— А по какой причине вы взяли с собой на встречу совершенно, по вашим же собственным словам, постороннего человека?

Строгов беспомощно уставился на адвоката, и тот окончательно перехватил вожжи из потных рук своего подопечного:

— Господин следователь! Мой клиент уже отвечал на этот вопрос. Ну да повторюсь: покойный Тищенко — человек с уголовным прошлым. А потому порой бывал… э-э… неадекватен. Исходя из чего мой клиент был вынужден пригласить на столь непростую встречу человека для… э-э-э… моральной поддержки… Вы понимаете ход моих мыслей?

— Ход ваших мыслей, Александр Моисеевич, я прекрасно понимаю. Я не вполне понимаю другого: что на самом деле произошло в ходе этой встречи? И откуда взялся этот добрый самаритянин? Готовый оказать моральную поддержку первому встречному?

Штурм намеренно пропустил мимо ушей скользкий вопрос о происхождении «самаритянина», сосредоточившись на выстраивании мизансцены преступления:

— В ходе роковой встречи Тищенко повел себя агрессивно, достал ружье. Спутник моего подзащитного, оценив степень опасности, попытался это ружье у него вырвать… Завязалась борьба, в процессе которой случилась… Хм… ужасная трагедия.

И здесь Строгова неожиданно пробило-таки на эмоцию. Искреннюю, но в данном контексте абсолютно неуместную:

— Да кто мог знать, что этот козлина безрогий хранит у себя в кабинете ствол?! Да если бы Саша не попытался это ружье у него отобрать…

Осекшись под укоризненным взглядом адвоката, Игорь Васильевич поспешно заткнул пасть, и Штурм продолжил начатое разглагольствование:

— А касательно вашей иронии в части «доброго самаритянина»… Молодой человек! Я старше вас, а потому могу со всей уверенностью сказать: в нашей жизни добрых, благородных людей все-таки больше, нежели мерзавцев… Я понимаю, что служба накладывает некий… э-э-э… отпечаток, из-за чего вы воспринимаете жизнь в гораздо более мрачных тонах. Но поверьте — есть! Остались еще на этом свете отзывчивые люди…

— Настолько отзывчивые, что без колебания готовы дважды выстрелить в голову незнакомому человеку? — усмехнулся Коровин. — Ну-ну…

* * *

Поздним вечером того же дня по Невскому проспекту неспешно катила видавшая виды темно-синяя «девятка». Скромные тактико-технические характеристики некогда престижнейшей машины братвы вкупе с самою вкрадчивой неспешностью транспортного средства недвусмысленно свидетельствовали о его нынешнем статусе «бомбовоза». Посему неудивительно, что именно эту тачку своим наметанным глазом выцепил в общем потоке Шнобель и просигнализировал ей жестом Цезаря, повелевающего добить поверженного гладиатора.