Петр Григорьевич посмотрел на Петрухина шальными глазами.

— Сядь, — приказал он с плохо скрываемым гневом, и Дмитрий покорно опустился на стул.

Андриянов снял очки, с досадой бросил их на бумаги:

— Ты что себе позволяешь?

— Да в общем-то ничего особенного.

— Ни хера себе! Ничего особенного? Мудашев сейчас сидит в кабинете у Вселдыча. Знаешь что сейчас там?

— Догадываюсь, — пожал плечами Петрухин.

— Догадываюсь… да хер ты догадываешься! Вселдыч валидол сосет.

— Может, ему лучше задницу у Мудашева полизать?

— Молчать! — закричал начальник и хватил кулаком по столу. Очки подпрыгнули.

Сильно он врезал, и это его немножко отрезвило:

— Ведь вылетишь к черту со службы, Борисыч. Ты что? А?.. Ну… ты чего это, Дима?

— Надоело, Петр Григорич. Надоело, понимаешь? Выслушивать нравоучения от мудашевских надоело. Все, не могу я больше. НЕ МОГУ!

Перед глазами Петрухина встало лицо Любы — Костылевой жены. И улица Некрасова в снежной пелене… «Ну что, Костя, пошоркаем?»

— Всем надоело, — тяжко вздохнул Андриянов.

Он, вообще-то, был нормальным мужиком и толковым опером. Своих, как мог, перед начальством завсегда прикрывал.

— Всем надоело, Дима. Думаешь, мне это нравится?

— Нет, я так не думаю.

— Ну вот… а я их, между прочим, не посылаю, терплю.

— А я не хочу больше, Петр Григорьич.

— Не дури. — Андриянов втянул носом воздух, неодобрительно хмыкнул и повторил: — Не дури, Димка. Иди — проспись, а завтра с утра — чтоб как штык! Будем этого… Мудашева коньяком поить и извиняться.

— Я извиняться не буду.

— Будешь! Как миленький! И я с тобой, за компанию! А теперь всё! Домой — и на боковую. Завтра можешь явиться попозже. Часикам, скажем, к одиннадцати. Но — чтоб обязательно явиться! И запомни: на время служебной проверки ты должен вести себя тише воды, ниже травы. Осознал?

— Осознал, — после долгой паузы прошептал резко сникнувший Петрухин.

— И вот еще что, друг мой ситный. Давай-ка кончай рефлексировать!

— Что?

— Что слышал! Я говорю: хорош мучиться! Ну что ты себя изводишь?

— Да я, Петр Григорич… — начал было Дмитрий, но Андриянов его перебил:

— Заруби на носу! Ты — не виноват! Это все работа наша сволочная. Никто ни от чего не застрахован! Ведь могло случиться и наоборот.

— Что наоборот?

— А то, что на месте Костыля запросто мог оказаться ты, а он — на твоем. Так?

— Так, — покорно кивнул Петрухин.

— Вот и ладушки. Ты сейчас куда? На метро? Подожди меня на улице — вместе пойдем. Я только на минутку в бюро пропусков заскочу.

Они вышли из кабинета и двинули по коридору. На лестнице стояли и разговаривали Батя и Мудашев. На проходящих мимо Андриянова с Петрухиным эти двое посмотрели так, словно бы… в общем, не очень дружественно. Посмотрели и ничего не сказали.

В холле Петр Григорьевич свернул к бюро пропусков, а Дмитрий толкнул входную дверь и окунулся в мерзкую слякотную мартовскую погоду. Спустился по обледенелым, давно не чищенным, ступенькам, подумав машинально: «Хм… Что-то административно задержанные совсем кайло и страх потеряли!»

Прикурить на ветру удалось не сразу, так что Петрухин упустил момент, не заметив, откуда вдруг перед его глазами возник порядком закоченевший молодой парень.