А про союзничков по Варшавскому договору и вообще лучше не вспоминать.

Словом, союзы, которые в течение — шутка ли! двух с половиной веков! — заключала Россия, оставили по себе весьма горькое послевкусие и укоренившееся буквально в подсознании нежелание продолжать играть в эти чужие игры.

Сколько я понимаю, пусть и по несколько иным причинам, аналогичное отношение к военным союзам исстари возникло и в Китае.

Ровно как и в России, во времена раздробленности — правда, в Китае времена эти были на полторы тысячи лет раньше — тамошние княжества то и дело заключали между собой военные союзы. И в итоге одно, но слаженное, жёстко организованное и взявшееся за дело всерьёз княжество Цинь в ходе нескольких последовательных кампаний разгромило все рыхлые союзы более богатых, более густонаселённых и более велеречивых княжеств со всей их дипломатией. Так возникла империя. Так возник Китай, каким мы его знаем на протяжении последних двадцати трёх веков.

А после этого в своём углу Евразии ему и союзы- то было, собственно, заключать не с кем. Было одно громадное передовое во всех смыслах государство — и в экономике передовое, и в культуре, и в военном деле, на которое ориентировались и в кильватере которого следовали все вновь возникающие государства того же цивилизационного очага. Да, не всегда в противостоянии с ними Китай выигрывал на поле брани. Но он всегда выигрывал культурно. А благодаря этому — уже и на поле брани, в конечном счёте.

В девятнадцатом же веке технически продвинутые европейцы начали бить отсталую империю почём зря. И ей опять-таки не с кем было заключать военные союзы. Она была уникальна в своём величии — и она осталась одна-одинёшенька в своём унижении.

Во время Второй мировой, правда, американцы стали помогать ей в борьбе с Японией. С чанкайшистским Китаем у США было даже что-то вроде союза. В этом союзе китайцам отводилась роль пушечного мяса. Как, например, и русским в Большой Тройке — только нам на европейском театре военных действий, а китайцам — на азиатском.

Так что ни в русской, ни в китайской культуре военные союзы не ощущаются чем-то таким, без чего одиноко.

Мы, как правило, даже не осознаём, насколько давление культуры сказывается на наших представлениях о правильных или неправильных действиях. Просто что-то нам кажется естественным и достойным уважения, а что-то — нет. Скажем, Тимур и его команда просто плюнули бы в лицо тому, кто сказал бы, что они, пионеры, ярые безбожники, пылкие строители коммунизма, действуют в русле христианской традиции, когда помогают старикам и тайно, пока никто не видит, наливают воду им в бочки и укладывают их дрова в аккуратные поленницы. Наверное, кто-нибудь из юных ленинцев даже донос бы на такого провокатора накатал в ГПУ. А меж тем сказано в Писании: «У тебя же, когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что делает правая, чтобы милостыня твоя была втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно. И, когда молишься, не будь, как лицемеры, которые любят в синагогах и на углах улиц, останавливаясь, молиться, чтобы показаться перед людьми. Истинно говорю вам, что они уже получают награду свою. Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст явно» (Матф. 6:3–6).

Что въелось в культуру — не вырубишь ни пером, ни топором.

А в европейскую культуру понятие военного союза въелось. Они там и помыслить себе не могут реального взаимодействия без формального договора. Много государств в Европе, ох, много, и они, точно китайские или наши допотопные княжества времён раздробленности, просто кишмя кишели на относительно небольшой территории, а поэтому то и дело заключали союзы; а потом если и не предавали союзника, то всячески крючкотворствовали и шаманствовали над подписанными документами, каждую запятую толкуя и перетягивая в свою пользу.