|
Боюсь, покамест такое исследование невозможно — оно неизбежно окажется вульгарнейшим образом политизировано в ту или в другую сторону. Одни будут с пеной у рта доказывать, что это было благородное естественное стремление людей к священной свободе, другие — всё объяснять происками заокеанских врагов и их агентов влияния, а то и чуждых этнических элементов. Ясно, что и то, и другое, и третье имело место — но не было главным. Уж не мне, и подавно — не здесь и не сейчас пытаться мимоходом сформулировать хотя бы намётки такого исследования.
Но что я могу — так это самого себя предложить в качестве подопытного кролика, рефлексы и реакции которого будущим первооткрывателям неизбежно придётся осмыслять. По каким-то загадочным причинам я был с раннего детства повёрнут на политике, именно потому и гожусь на роль особо чувствительного регистратора поветрий. Градусник ведь не сам придумывает, до какой чёрточки подняться столбику ртути, не интерпретирует, что и как измеряет — просто показывает температуру окружающей среды. То же и ребёнок. Это сейчас я плохо-бедно могу что-то объяснить, истолковать, придумать нарочно… Ребёнком же говорит и пишет сам эфир. Мы все были в ту пору вроде бы маленькие патриоты. Играли в войну, ненавидели гитлеровцев, обожали космонавтов, во всех комнатах коммуналок разом приникали к чугунным однопрограммным телевизионным приёмникам с их тесными тусклыми экранами, когда показывали, скажем, фильмы «Котовский», «Девочка ищет отца», «Орлёнок» или «Сильные духом». Потом возбуждённо пересказывали друг другу самые героические и самые боевые сцены, без конца воспроизводили и варьировали их в играх… «Хэндэ хох!» — «Сам ты сдох!» — «Внимание, внимание! Говорит Германия! Сегодня под мостом поймали Гитлера с хвостом. Хвостик оборвался — Гитлер обо…» Ну и так далее. Я пошёл в школу в 61-м и впервые меня выставили в коридор за болтовню на уроке лишь к концу учебного года. Победой кубинских революционеров на Плайя-Хирон тогда, наверное, все уши прожужжали в связи с первой годовщиной великого подвига барбудос, но, честно сказать, подоплёки я не помню. Помню только, что я, восьмилетний клоп, вероятно, наслушавшись радио, в совершенно искреннем восторге тарахтел своему соседу по парте: «Ты представляешь, Америка такая большая, а Куба такая маленькая, а всё равно Куба победила!» И размашисто показывал руками большое и маленькое. Помню. Самый первый в жизни стих у меня сочинился в том же году. Стих начинался словами «Если все мы за руки возьмёмся и скажем „нет“ войне…». Меня потом заставили его читать на школьном вечере перед началом летних каникул. Взрослые недоверчиво умилялись, а одноклассники понять не могли, что за муха меня тяпнула — придумывать такое. Помню, классе в пятом или шестом, после того как по телевизору первый раз прошёл замечательный советский сериал «Вызываем огонь на себя», я впервые вдруг забеспокоился, ощутил смутную тревогу и на следующий день даже пытался с друзьями ею поделиться: «А ведь если бы сейчас началась война, такого героизма бы не было…». Одноклассников эта тема не увлекла совсем. А уже в седьмом классе у меня самозародилась первая антисоветчина, и я её даже вслух напевал: «Орлёнок, орлёнок, мой бедный телёнок, зачем ты ходил на расстрел? Неужто не видел, что Сталин, зараза- единственный, кто уцелел». Откуда прилетело это? Каким ветром надуло? Тринадцать лет ведь было шибздику, ничего не знал, ничего не соображал — но тон и вектор уже были заданы. Кому-то из потомственных интеллигентов он, может, задавался в семье — но у нас такого и в помине не было, папа лейтенант, мама бухгалтер, горожане в первом поколении… Мне свою антисоветчину и спеть-то было некому, я понимал, что родителям она не понравится, а одноклассникам она по барабану, им даже не смешно… Зато ещё через каких-то семь лет, на четвёртом курсе Университета, я отметил 14 октября 74-го года — десятилетнюю годовщину снятия Хрущёва — написанием «Песенки стукача». |
