|
.. В нашем понимании – черный рыцарь Зла. Псы-рыцари и все такое. Как у вас с этим? Он хитро прищурился. – Вас интересует, принимаю ли я участие лично?.. Принимаю, как видите. – Я имею в виду... – Понятно, на коне и с копьем наперевес?.. Вынужден разочаровать, нет. Я питаю глубочайшее отвращение к подобным... подобному. Мой статус непревзойденного стратега заставляет меня пользоваться только... Он остановился, подыскивая слова. Я подсказал: – Идеологией. Пропагандой. Пиаром... Здесь это называется искушением, соблазнением, совращением. Он просиял: – Как вы хорошо и точно подбираете слова! Пожалуй, я добавлю к своему арсеналу эти термины, суть которых смутно понимаю... Они, как я чувствую, ориентированы на умы чуть выше среднего. Совращения – для черни, идеология – для рыцарского сословия. Верно? Вот видите, я готов учиться всему, у всех, что и делаю. А эти ваши рыцари свысока смотрят на все, даже читать и писать не желают учиться... Говорю вам абсолютно честно, да вы и сами это видите: я никогда ни при каких обстоятельствах не вмешиваюсь в жизнь людей, зверей и всего сущего своей силой или магией. Ах, сэр Ричард! Если бы вы знали, какое это наслаждение – заставить пусть самого мелкого и ничтожного человечка поступать по своей воле... а я двигаю народами!.. то вы бы никогда не предположили такую глупость, что я способен кого-то стукнуть палкой по голове! Нет, нет и еще раз нет. Это против моих принципов. Или нет, ведь принципов у меня нет, но это против моей натуры. Это... это... – Микроскопом забивать гвозди, – сказал я. – Э-э... королевской короной забивать железный крюк в стену. Да, теперь понимаю. От кубка с вином шел пряный аромат. Я машинально взял, глаза моего собеседника сперва расширились в изумлении, тут же сощурились. Он взял второй кубок, но чокаться не стали, я чуть отпил, вино приятно обожгло горло. Вкус был слегка терпкий, какой я люблю. – В самом деле легкое, – сказал я. – Прекрасное вино. – Вот видите, – сказал он весело, – и я что-то делаю людям приятное! Мы улыбались друг другу, но если он держался как с потенциальным сообщником, то мне такая вежливость больше напоминала изысканную вежливость дуэлянтов. Настал вечер, затем поздний вечер, пришла ночь, я метался по дому как загнанный зверь. Слуги, слыша мои тяжелые шаги, попрятались, как пугливые кролики. Наконец воздух освежил мое раскаленное лицо, я сообразил, что иду по улице, а эти серые громады, что мелькают по обе стороны, – дома. Крупная луна поднялась над крышами. Черные зловещие тучи заглатывали ее часто, тогда я шел почти наугад, но потом мне стало хватать даже редкого рассеянного света от слабой свечи, что пробивается в щель между плотно закрытыми ставнями. Затаившись, я долго наблюдал за высоким мрачным домом, а когда уверился, что никого поблизости нет, быстро перелез высокий забор. На самом верху меня пронзил тысячами ядовитых стрел немыслимо яркий лунный свет. Я ощутил себя вытолкнутым на сцену перед тысячей ждущих глаз, поспешно свалился на ту сторону. Затрещали кусты, что-то колючее впилось в мою руку, царапнуло шею. Я затаился, как мышь в углу комнаты, по которой ходит огромный свирепый кот. В саду тихо, мертвая тишина. Запел робко кузнечик, а другие, выждав и видя, что смельчака никто не съел, поддержали тонкими прозрачными трелями. Я прислушался: разве это хор, каждый орет свое, охраняет личный участок и зазывает самку. Все стараются перекричать друг друга. В этом мире, как у людей, кто кричит о себе громче, того и считают лучше, сильнее, красивее... Глаза уже привыкли к тьме, а когда я поднялся над кустами, рассеянный свет, что проникал сквозь кроны, уже высвечивал весь сад в черно-белом цвете. Громада дома угадывалась в десятке шагов. Пригибаясь, я добежал до стены – там глубокая тень; затаился на долгих пару минут, потом начал тихонько красться вдоль стены. |
