«Если что, я всегда смогу доказать колдуну, что не отдавал Леопольду такого приказания! – в свою очередь, прикидывал Генрих. – С эдакого дурня сталось бы безо всякого приказа сунуть нос не в своё дело. Допустим, Парсифаль покончит с Леопольдом. Неплохо – после всего случившегося герцог стал для меня опасен. Ну а если вдруг обжора Лео снесёт башку моему чернокнижнику и разгонит его сатанинскую свору, это будет просто великолепно! О том, что я был среди них, знают немногие, да и кто в это поверит? Нет, так или иначе, я поступил правильно. Теперь бы ещё доказать папе Целестину Третьему мою непричастность к пленению Ричарда! Но это уж едва ли удастся. Хотя, с другой стороны, ведь я и не брал его в плен. Правда, три месяца продержал в Гогенау, да ещё в кандалах, зато теперь выпустил. Нужно только придумать, чем смягчить церковь. Другое дело, что для этого в любом случае придётся избавиться от Парсифаля».

Рассуждая таким образом, император всё больше приходил к мысли об опрометчивости своего союза с приспешниками сатаны. Его робкое сердце и прежде ёжилось в груди, когда он представлял, чем всё может обернуться ещё при жизни. А уж после смерти!.. Даже и думать не хочется!

Когда за окном смолк стук копыт герцогского дестриера, Генрих отбросил своё лисье одеяло, поднялся из кресла и подошёл к установленному возле постели распятию.

– Господи! – воскликнул венценосный тамплиер, рухнув на колени и с искренним рвением трижды осеняя себя крестом. – Прости мне мои заблуждения! Клянусь славой отца, я просто влип, как муха, в сети проходимца колдуна. И если ты поможешь мне теперь от него избавиться, помириться с Папой Римским и оказаться возвращённым в лоно Твоей Церкви, даю слово всю оставшуюся жизнь каяться в принесённых ужасных обетах... Хотя, по правде сказать, что такое обеты? Просто слова, притом – ещё и глупые. Я буду также приносить щедрые жертвы церквам и монастырям, заботиться о монашествующих, помогать пилигримам. Даже стану, как мой отец, император Фридрих, защищать вдов и сирот , буду помогать им. Другое дело, что после ужасного Крестового похода, в котором погибли десятки тысяч германцев, вдов и сирот развелось столько, что всех не прокормишь. (Хорошо было отцу давать свой обет, когда их было куда меньше!) Но я не отступлюсь от своих слов, Господи! Только ты уж прости меня и устрой так, чтоб колдун сгинул, а я бы остался в живых. Спаси мою жизнь и мою душу, Господи!

Некоторое время Генрих продолжал набожно креститься, заискивающе глядя на распятие, потом понурил голову и прошептал:

– Понимаю, понимаю: чтобы получить прощение, надо бы предупредить короля Ричарда о том, какую участь ему готовят. Но как это сделать? Он же меня ненавидит! И наверняка не поверит. Да и потом, это выдаст меня с головой! Я же направил в Брабант Леопольда, и как тот ни глуп, но, думаю, расстроит замыслы Парсифаля. А если всё же... Ведь Ричард и сам – первый богохульник и еретик. Ну нет: не еретик, конечно, но и особого благочестия в нём не замечали. Что ж, мне теперь из за него пропасть? Господи, я верю, что если он и впрямь так хорош, как вопили жители Вормса на сейме, то Ты его избавишь от ужасной гибели. Ведь правда?

Тут император залился слезами и ткнулся лбом в свежую траву, которой слуги обильно устлали пол его комнаты .

Глава 8

Похищение

Против ожидания, первые два дня Кёльнского турнира прошли совершенно спокойно. Вернее – так, как проходили и обычно: ежедневно – по двенадцать поединков, два из них завершились ранениями рыцарей. А ещё в одном погиб конь, что повергло его хозяина, небогатого немецкого барона, в жестокое уныние – купить другого чистокровного жеребца ему было положительно не на что...

Ричард Львиное Сердце знал этого барона по Крестовому походу, уважал за отвагу, а кроме того, именно в его старом престаром замке, вблизи города, король и остановился со своей небольшой свитой.