Седой Волк (эта кличка положительно шла ему нисколько не меньше, чем имя) бросил на мальчика небрежный взгляд, и вдруг его суровое лицо оживилось, а стальные глаза как то странно блеснули.

– Интересный у вас оруженосец, сир Эдгар! Как там тебя, а? – это уже относилось к мальчику.

– Ксавье, ваша милость! – ответил тот почему то дрогнувшим голосом.

– Хм! Ну, Ксавье, так Ксавье. Что до этих покойников, то покуда они были живы, то имели возможность выбора, не так ли? И пускай никто мне не говорит, что многих до большой дороги доводит нужда, всякие там поборы баронов да графов, войны, и всё такое... В совершенно одинаковых условиях разные люди по разному и поступают. И если уж эти господа выбрали такое ремесло, то знали, что их либо зароют за городским кладбищем без отпевания, как всех, кого снимают с виселицы, либо ими позавтракают волки и лисицы. Я их хоронить не стану. Кстати, сир рыцарь: тот мерзавец, которому ваш конь поломал рёбра, мёртвым только прикидывается. Пока мы с вами говорим, он уж раза три пошевелился и явно пришёл в себя, да боится это показать.

– Ах, вот как! – Эдгар покосился на лежавшего в прежней позе, лицом вниз предводителя шайки. – Ну и что с ним делать?

– У меня правило не добивать лежачих, если они не кусаются, – спокойно произнёс Седрик, занося ногу в стремя. – Ну а вы как хотите.

– Хочу забыть эту тварь как можно скорее! – воскликнул молодой человек. – Едва ли у него останется охота разбойничать в этих местах. Ксавье, давай поводья. Спускаться верхом я всё же не рискну.

Спустя совсем короткое время они добрались до дома Седрика. Это было совсем не то, что ожидал увидеть кузнец. Он, правда, и не подумал, что под сенью обрыва скрывается окружённый рвом замок, однако представлял себе всё же нечто мощное, под стать самому Седому Волку. Меж тем они подъехали к освещённому полной луной строению, нижняя часть которого более всего напоминала крестьянскую хижину. Она была сложена из здоровенных плит известняка, явно наломанного из торчащих в разных местах обрыва скал, грубо обтёсанных кайлом с проложенным меж ними дёрном. Крепкая дубовая дверь и одно единственное закрытое ставнем крохотное окно – вот и всё, что выделялось на фоне этих серых плит. Постройка была невелика и вплотную лепилась к склону. А над нею виднелся как бы второй домик, искусно сплетённый из тонких стволов молодого ивняка, нарубленного по берегам здешней речки. Двери в нём не было – в него вела лестница с нижнего этажа, зато были целых три окошка, прикрытых такими же плетёными ставнями. Крышей, как и большинству хижин, служила сухая трава. Рядом с этой постройкой лепилась почти такая же, но одноэтажная, из всё тех же плит известняка, но то была, всего вероятнее, конюшня, о чём говорила ширина двери и повешенные возле неё на крюк ремни упряжи. И последним сооружением, завершавшим этот необычный ансамбль, оказалась каменная конура, возведённая по другую сторону от конюшни. Это была вне сомнений именно конура для собаки, но её размеры заставляли в этом сомневаться. Однако, когда из здоровенного проёма показался обитатель будки, стало очевидно, что жильё ему под стать. То был пёс ростом с доброго телёнка, почти совершенно белый, одно единственное тёмное пятно красовалось у него на спине. Он принадлежал к той породе, которую обычно называют сторожевой и которая в каждой местности обретает свои характерные черты. Пёс был на вид грозен, но на деле сдержан: увидав, что незнакомые люди приближаются к дому в обществе хозяина, зверь лишь слегка оскалил громадные волчьи зубы, глухо рыкнул для порядка и, величаво взмахивая пушистым хвостом, подошёл к Седрику.

– Привет тебе, Кайс! – старый рыцарь погладил густой загривок собаки и махнул рукой гостям: – Проходите, проходите. Он знает своё дело и нипочём ни на кого зря не кинется.