Потом показались плечи в сером пиджаке с клетчатым шарфом. Потом появилось ушибленное колено Блюмберга, которое он волочил за собой, как раненый солдат ногу. Затем появилось здоровое колено Блюмберга, а с ним и весь шеф в виде несколько помятом и скукоженном от боли в колене, но вполне нормальном. Вполне.

После всех этих передвижений Блюмберг с ногами забрался в старинное кресло‑качалку, которое невозможно было выбросить по причине его необыкновенной тяжести и прочности, немного покачался и сказал, предварив немецкую фразу некоторым количеством вводных слов типа «мать‑перемать»:

– Что у нас, мать‑перемать, происходит в Тампельсдорфе?

Макс удивился. В Тампельсдорфе, мать‑перемать, не происходило ничего. Там ничего и не могло происходить. Это был небольшой гражданский аэродром, оборудованный для внутренних перевозок. Там стояло несколько личных спортивных и полуспортивных самолетов местных жителей, тройка вертолетов, а также располагались аэродромные службы, которые обеспечивали движение на этой далеко не самой оживленной линии Вестфалии.

Но Макс не стал пререкаться с шефом. Он вошел в терминал Тампельсдорфа, вполне, кстати, открытый, взял необходимые данные, сделал распечатку и протянул экземпляры Блюмбергу.

Тот выхватил их так, как рвут газету с сенсацией из рук уличного продавца.

– "Четвертое мая, 16.30, – прочитал он. – Приземлился частный самолет типа «Сессна» компании «Лиетува». Четвертое мая, 18.20. Приземлился частный самолет типа ДС – «Дуглас» компании «Даугава». Все?

– Все, – подтвердил Макс, не чувствуя за собой ни тени вины за скудость информации, которая была извлечена из компьютера.

Но Блюмберг был настроен совсем не миролюбиво.

– Ладно, мать‑перемать, – сказал он. – Про тебя я уже все понял. На коленку ты мне не то что компресс не положишь, ты ее пальцем не тронешь. А если тронешь, так только для того, чтобы прижечь ее горячим утюгом. Про то, чтобы поднять эту гребаную вешалку в прихожей, я и говорить не буду. Потому что ты просто не поймешь, о чем это я с тобой толкую. С этим все ясно. Но две вещи ты для меня все‑таки сделаешь! Всего две. Понял? И попробуй, перемать, не сделать!

– Первую я уже сделал, – с усмешкой отозвался Макс и протянул шефу почти полный стакан темного липкого вина под названием «Кавказ».

По глубокому убеждению Макса и Николо Вейнцеля, к которому они пришли каждый самостоятельно, своим путем, пить это вино (или подобное, если такое вообще где‑нибудь в мире существует) может только Блюмберг. И при этом не добровольно, а как бы в отместку себе или во искупление какого‑то своего давнего и очень‑очень тяжкого греха. И грех этот, судя по всему, такой давний, тяжкий и неизбывный, что напиток этот Блюмбергу специально доставляли из России, и он очень ревниво следил, чтобы запасы его не истощались.

Блюмберг принял от Макса стакан «Кавказа» и даже «спасибо» не сказал, что вообще‑то было на него не похоже, а могло свидетельствовать лишь о сильном волнении, в котором он находился. Причин этого волнения Макс не понимал и потому слегка удивился приказу, который Блюмберг отдал, покончив со своей искупительной чашей:

– Залезь во все компьютеры Тампельсдорфа. Пассажиры, экипажи, маршрут. – И, немного подумав, добавил:

– И вообще во все местные авиалинии.

Макс помедлил. Большая часть информации, которую хотел получить Блюмберг, была незаконной. Но в немце, как и в любом человеке, понятия «законно» или «незаконно» перемешиваются с другими понятиями: «поймают» или «не поймают».