Макс Штирман знал о компьютерах все, что может знать человек, и даже немножко больше. Разве что Вейнцель знал столько же – да и то с другой, со своей стороны.

Они вполне преуспели в своем деле. Ни для Макса, ни для Вейнцеля не представляло особой проблемы войти в компьютеры НАСА или бундесвера, а не делали они этого лишь потому, что Аарона Блюмберга не интересовали тайны американского космического агентства или система тяжелых вооружений бундесвера. Что выбросит следующей весной на рынок Карден – другое дело. Как отразится противостояние ООН и Хусейна на цене нефти – тоже интересно. Как мировые биржи отреагируют на победу красных в российской Госдуме‑и здесь было над чем подумать. А лезть в секреты НАТО – кому оно нужно?

Так что размышления Макса носили в данный момент не профессиональный, а как бы морально‑этический характер.

Еще в первые дни их сотрудничества Блюмберг заявил:

– Мы не собираемся красть никаких секретов. Мы вообще ничего не собираемся красть. Есть подсчеты, которые рисуют любопытную картину. Практически девяносто процентов всей разведывательной информации добывается из материалов открытой печати. И только десять – запомните, юноши, эту цифру – только десять! – добывается так называемым агентурным путем. И большая половина из этих десяти оказывается на поверку или «липой», или – хуже того – дезой, дезинформацией. Наш путь – открытые источники информации. И у нас достаточно мощные машины, чтобы выловить все, что нам нужно.

Влезть в терминалы Тампельсдорфа или других маленьких аэродромов – это было совершенно безопасно. Но вопрос был в другом. И Макс его задал:

– Значит ли это, что мы переходим пограничную линию?

Блюмберг понял, о чем он хочет спросить. Разговоры на эту тему возникали и раньше. Еще года три‑четыре назад, когда Аналитический центр Блюмберга только делал первые шаги, компьютерный рынок даже не определился еще как рынок. Его попросту не существовало. Не было и законов, регламентирующих его деятельность.

Только в последние годы начали прорисовываться понятия «законно» и «незаконно».

И теперь молодой сотрудник напрямую спрашивал своего шефа, насколько законной окажется их дальнейшая совместная деятельность.

Ответ Блюмберга показался Максу совершенно неожиданным и нелогичным:

– Ты когда‑нибудь видел, как горит тайга?

– Что такое тайга? Это лес, так?

– Да, лес. Много леса. Очень много. И сухого. Так вот, когда горит тайга, даже стрелки с вышек слезают. И перестают существовать любые границы. – Он подумал и добавил:

– И любые законы.

– Вы хотите сказать, что сейчас горит тайга? – уточнил Макс.

– Прежде всего я хочу узнать сам – так ли это? А что, когда и кому я буду говорить – это другие вопросы. И если ты сейчас же не включишь свое железо, то получишь этой бутылкой по своей белобрысой башке. Копфен. Понял, хрен мамин?

– Яволь, герр капитан! – дурашливо козырнул Макс, манипулируя кнопками клавиатуры.

– Герр капитан! – презрительно повторил Блюмберг, прикладываясь к горлышку «Кавказа». – Зови уж просто: герр оберст. Или совсем просто: господин полковник.

И хотя ничего больше Блюмберг не сказал, а Макс не спросил, молодой немец вдруг понял, что этот потрепанный жизнью еврей не врет: он действительно полковник. И не просто полковник. Ох непросто! И еще как непросто!

* * *

Минут через пятнадцать Макс положил перед шефом распечатку данных по всем аэропортам местных линий Германии. Блюмберг искупил свой тяжкий грех еще одним стаканом «Кавказа» и затребовал данные по всем небольшим пассажирским компаниям севера Германии.