– А были… и неудачные попытки? – осмелилась спросить Венли в ритме страстного желания.

– Много, – ответила Рабониэль и запела в ритме жестокой насмешки. – Не совершай той же ошибки, что и человеки, полагая, что певцы всегда были единомышленниками. Да, формы иногда меняют наше мышление, но они лишь усиливают то, что внутри. Они выявляют различные аспекты нашей личности. Люди всегда твердили, что мы всего лишь безмозглые существа, управляемые Враждой. Им нравится эта ложь – она позволяет не испытывать угрызения совести, убивая нас. Интересно, смягчило ли это их терзания в тот день, когда они похитили умы порабощенных…

Стол Рабониэли стоял вплотную к щиту, который из ярко-синего стал темно-фиолетовым.

Древняя села и начала просматривать свои записи.

– Ты жалеешь о том, что сделала, Последняя Слушательница? – спросила она в ритме злобы. – Ненавидишь себя за предательство своего народа?

Тимбре затрепетала. Венли следовало солгать.

– Да, Древняя, – сказала она вместо этого.

– Это хорошо. Мы все дорого платим за свой выбор, и боль длится долго, когда ты бессмертен. Подозреваю, что ты все еще жаждешь шанса стать Сплавленной. Но я ощущаю в тебе вторую душу, охваченную сожалением. Рада это обнаружить. Не потому, что я восхищаюсь тем, кто сожалеет о своей службе, – а тебе следует знать, что Вражда суров к сомневающимся. Тем не менее я думала, что ты похожа на многих других – жалкая в своих страстях, честолюбивая до крайности.

– Я была такой, – прошептала Венли. – Когда-то.

Рабониэль резко взглянула на нее, и Венли поняла свою ошибку. Она сказала это в ритме утраты. Одном из тех старых ритмов, которые Царственные не должны были слышать.

Рабониэль прищурилась и запела в ритме злобы.

– А кто ты теперь?

– Я сбита с толку, – ответила Венли в том же ритме. – Мне стыдно. Раньше я знала, чего хочу, и это казалось таким простым. Но потом…

– Что потом?

– Они все умерли, Древняя. Люди, которых я… нежно любила, не осознавая глубины своих чувств. Моя сестра. Мой бывший брачник. Моя мать. Все просто… исчезло. Из-за меня.

Тимбре успокаивающе пульсировала. Но Венли в этот момент не нуждалась ни в утешении, ни в прощении.

– Я понимаю, – сказала Рабониэль.

Венли подошла ближе и опустилась на колени рядом со столом.

– Почему мы сражаемся? – спросила она в ритме страстного желания. – Древняя, если это так дорого стоит, зачем сражаться? Зачем так страдать, чтобы получить землю, которой мы не сможем наслаждаться, потому что все, кого мы любим, умрут?

– Мы сражаемся не ради себя, – сказала Рабониэль. – Мы разрушаем не для нашего удобства, а для тех, кто придет после. Мы поем ритмы боли, чтобы они знали ритмы мира.

– А он когда-нибудь позволит нам петь в ритме мира?

Рабониэль не ответил. Она перебрала несколько бумаг на столе.

– Ты хорошо послужила мне, – сказала она. – Возможно, немного рассеянно. Я приписываю это твоей истинной преданности Лешви – необходимость отчитываться перед ней мешает твоим обязанностям передо мной.

– Простите, Древняя.

Рабониэль загудела в ритме безразличия:

– Надо было организовать для вас регулярные встречи, чтобы ты передавала ей свои донесения. Может быть, я могла бы написать их вместо тебя, чтобы сэкономить время. Во всяком случае, я не могу винить тебя за то, что ты сохранила ей верность.

– Она… не очень-то вас любит, Древняя.