В данный момент Венли было все равно.

– Соберите остальных, – прошептала она. – Люди скоро попытаются спасти Сияющих. Хаос должен прикрыть наш побег. Нам нужно уходить через день или два.

Двое других настроились на ритм решимости; они доверяли ей. Больше, чем она сама себе доверяла. Венли сомневалась, что найдет прощение среди слушателей, которые сбежали от Сплавленных. На самом деле она ожидала обвинения, осуждения.

И все же… Венли попытается добраться до них. Ведь когда они сбежали, то забрали с собой ее мать. Джакслим может быть мертва, а если нет, то ее разум по-прежнему искалечен возрастом.

Как бы то ни было, она последняя – единственная, – кто все еще способен любить Венли, несмотря ни на что.

97. Свобода

Как тот, кто страдал столько веков… как тот, кого это сломало… я прошу найти Мишрам и освободить ее. Не только для ее собственного блага. Ради блага всех спренов.

Ибо я верю: заперев ее, мы нанесли Рошару бо́льшую рану, чем осознавали.

Изыскания Навани приобрели лихорадочный характер, в ней проснулось неистовство, граничащее с безумием. Работа поглотила ее целиком. Раньше она все планировала, а теперь просто подкидывала топливо в костер. Она почти не спала.

Ответ был где-то рядом. Ответ что-то значил. Она не могла объяснить почему, но ей нужна была эта тайна.

Еда стала отвлекать. Время утратило смысл. Она убрала часы, чтобы они не напоминали о человеческих конструкциях, таких как минуты и часы. Она искала что-то более глубокое. Более важное.

Собственные поступки отчасти ужасали. Навани оставалась собой – женщиной, которая укладывает носки в ящике так, чтобы они лежали параллельно друг другу. Она любила закономерность и порядок. Но в поисках ответа на главный вопрос она обнаружила, что может оценить по достоинству нечто совершенно иное. Первозданный хаос неорганизованных связей существовал наряду со всеобъемлющей упорядоченностью – и то и другое означало самозабвенное преследование одной и той же цели.

Сможет ли она найти противоположность пустосвету?

Буресвет и пустосвет обладали полярностью. Они притягивались к звукам, как железная стружка к магниту. Поэтому ей нужен был тон, который отталкивал свет. Нужен был противоположный звук.

Ей нужны были плавные тоны, поэтому она заказала цуг-флейту и медный рожок с подвижной трубкой. Однако больше всего ей нравился звук пластин Рабониэли. С ними было трудно определить степень изменения звука, но Навани могла заказывать новые и быстро их получать.

Ее исследования перешли от теории музыки – где некоторые философы утверждали, что истинной противоположностью звука является тишина, – в математику. Математика учила, что существуют числа, связанные с тонами, – частоты, длины волн.

На самом фундаментальном уровне музыка была математикой.

Навани снова и снова воспроизводила тон, соответствующий пустосвету, внедряя его в свой разум. Она слышала его во сне. Она играла его первым делом, когда вставала, наблюдая за узорами песка, которые он образовывал на металлической пластине. Танцующие крупицы, подпрыгивающие вверх и вниз; пики и впадины.

Противоположностью большинства чисел были отрицательные числа. Может ли тон быть отрицательным? Существует ли отрицательная длина волны? Не все подобные идеи могли существовать в реальном мире, ведь отрицательные числа были искусственной конструкцией. Но эти пики и впадины… Сумеет ли Навани создать тон, который нарисует противоположную картину? Пики там, где были впадины, впадины там, где были пики?

Во время лихорадочного изучения теории звука она нашла ответ на этот вопрос. Волну можно было обратить, создав ее противоположность, которая сводила изначальный сигнал на нет.