Навани опустилась на колени посреди кабинета, где все еще пахло дымом от вчерашнего взрыва.

Хоть Рабониэль и сказала, что надо вычистить комнату в поисках осколков кинжала, никто не пришел. Они не отвели ее наверх. Не принесли еды. Просто оставили в покое.

Созерцать свой полный провал.

У Навани все внутри оцепенело. После предыдущей неудачи – когда она выдала узел врагам – она взяла себя в руки и двинулась дальше. На этот раз она чувствовала себя так, словно застряла. Износилась. Как старое знамя, которое слишком долго трепали ветра, рвали бури, выбеливало солнце. Теперь оно превратилось в тряпку и могло лишь соскользнуть с шеста.

«Мы можем убить Сияющего спрена».

В конце концов, все разговоры Рабониэли о совместной работе оказались ложью. Ничего удивительного. Навани понимала, что это случится. Она предвидела такой исход и пыталась скрыть свои знания. Но как она смогла убедить себя, что все получится? Она неоднократно убеждалась, что не может перехитрить Сплавленную. Такие, как Рабониэль, были древними существами, чьи таланты смертные не могли постичь. Они существовали вне времени и… и…

Навани продолжала смотреть на то место, где умерла дочь Рабониэли. Место, где рыдала Повелительница желаний, держа на руках труп своего ребенка. Она казалась в тот момент такой человечной.

Всю ночь Навани лежала, свернувшись калачиком на своем тюфяке, но сон ускользал от нее. Она часами слушала, как Сплавленная в коридоре играет ноты на металлических пластинах и требует новые – пока последний звук не отразился эхом от каменных стен. Леденящий душу, ужасный звук, который был неправильным во всех отношениях. Рабониэль нашла нужный тон.

Тон, который мог убить спрена.

Должна ли Навани испытывать гордость? Невзирая на подступающее безумие, она так скрупулезно и подробно оформила результаты своих опытов, что Рабониэль смогла воспользоваться записями. То, что заняло у Навани несколько дней, Сплавленная скопировала за считаные часы, открыв тайну тысячелетий. Доказывало ли это, что Навани все-таки настоящий ученый?

«Нет, – подумала она, глядя в потолок. – Нет, не смей посягать на это звание». Если бы она была ученой, то поняла бы, к чему приведет ее работа. Она снова повела себя как заигравшийся ребенок. Если фермер наткнется посреди пустоши на неизвестное доселе растение, это не сделает его ботаником.

В конце концов она прибегла к единственному занятию, которое не могло причинить вреда. Нашла в руинах кабинета чернила и бумагу, встала на колени и начала писать молитвы. Отчасти ей хотелось найти успокоение в чем-то знакомом. Но, буря свидетельница, она все еще верила. Возможно, это было так же глупо, как считать себя ученой. Кто ее слушает? Или причина молитв – всего лишь страх?

«Да, – подумала она, продолжая рисовать глифы. – Я боюсь. И я должна надеяться, что кто-то где-то меня слышит. Что у него есть план. И все это имеет смысл».

Ясна утешалась мыслью, что никакого плана нет, что все происходит случайно. Она сказала, что хаотическое устройство вселенной означает, что единственные действия, которые и впрямь важны, – те, которые люди сами считают таковыми. Это наделяло людей свободой воли.

Навани любила свою дочь, но не могла разделить ее взгляды на мир. Продуманность и упорядоченность лежали в основе его устройства. От рисунков на листьях до системы химических соединений и реакций – все нашептывало о некоем высшем смысле.

Кто-то знал, что антипустосвет возможен.

Кто-то знал, что Навани создаст его первой.

Кто-то все это видел, спланировал и поместил ее в эту комнату. Она должна верить. Ведь это означало, что выход существует.

«Пожалуйста, – взмолилась она, рисуя глиф, символизирующий божественное руководство.