– И волосы у него белые…

Федор даже не стал спрашивать, у кого, увлеченный девичьим ушком, которое внутри слегка горчило… Нравилось это парню или нет, он еще не разобрался…

Молодой человек, лишенный памяти, натянул через голову черный пуловер и вышел из купе. «Куда идет этот поезд?» – подумал он, направляясь к проводнице. Впрочем, у него было превосходное состояние духа, великолепное настроение, так что двигайся состав хоть в самый ад, сие обстоятельство никоим образом не омрачило бы ему радости бытия.

Он постучал и, услышав не совсем приветливое «да!», прокатил дверь купе по рельсе, представ перед проводницей.

То была женщина маленького роста, с неясными формами тела – или это спецодежда не позволяла определить фигуры, – с волосами простыми, чертами лица мелкими, сама обо всем этом знающая, а потому не слишком добрая ко всякому пассажиру.

– Чего?

Она то взглядывала хмуро на высокого блондина, то возвращалась к пересчитыванию мелких денег.

– Чего? – повторила, прикрывая деньги полотенцем.

– Чаю, – ответил блондин и улыбнулся так широко, что женщину ослепили все тридцать два зуба молодого человека.

Она почему то покраснела, подумала, что зубы сделаны из фарфора, так как таких красивых не бывает, потом взглянула молодому человеку в глаза и, найдя их небесно голубыми, определила контактные линзы, а копну белых, чуть вьющихся волос засчитала за крашеные и приняла пассажира за артиста или кого похуже. В категорию «похуже» входили люди с нетрадиционной сексуальной ориентацией, о которых денно и нощно вещают по телевизору и пишут во всех газетах.

– Сейчас мармит нагреется, тогда и чай будет! – сообщила она и посмотрела на руки пассажира, найдя их неестественно белыми, даже под идеально остриженными ногтями не было ни капли розового.

Ну точно, уверилась служительница железнодорожного полотна: человек из категории «похуже», собственной персоной.

И совершенно случайно, ни с того ни с сего, эта проводница, не делающая на работе различий между мужчинами и женщинами, считающая всех пассажиров номерами, а тех, кто населяет последнее купе, – туалетниками, вдруг поймала себя на мысли, что молодой человек, спрашивающий о чае, столь пронзительно красив, что дух перехватило, и она почувствовала, что щеки вновь заливаются краской.

Молодой человек еще раз улыбнулся и, разведя руками, произнес низким теплым голосом:

– Ну что ж, будем ждать, пока мармит нагреется… У вас, милая дама, чай хороший?

Проводница пожала плечами. Чай как чай. А сама уже решила, что заварит ему из собственной пачки и подаст в заварочном чайнике прямо в купе, хотя по ранжиру ее вагона делать этого не полагалось.

– Две минуточки только подождите, – произнесла она с мягкостью, на какую была способна. – Побудьте у себя в купе.

– Благодарю.

Молодой человек слегка поклонился и отбыл восвояси.

Проводница Роза, прислонив короткопалые руки к мармиту и ожидая закипания воды, пригрелась и подумала вдруг, что прожила жизнь ничем не примечательную. Ей исполнилось уже тридцать четыре года, она кормила десятилетнего пацана, который не обещал вырасти в нечто особенное, скорее грозил превратиться в слушателя специнтерната для трудных детей.

Сие произведение было создано бригадиром поезда Москва – Махачкала в первом же Розином рейсе. Уже на тридцатом километре от столицы бригадир застегивал штаны и не хотел глядеть ни на Розу, ни на унылый пейзаж за окном, а мечтал пробежать к своему вагону и выкушать стакан «Столичной». Сегодняшний секс ему был неприятен…

Роза была растерзана.