Зазвонил телефон, по которому Ахметзянову приказали срочно выполнять свои служебные обязанности, иначе контракт с ним будет прерван по несоответствию!

На такое заявление патологоанатом ответил своим – матерным. Не выходя из себя, он соорудил фразу из семи этажей, смысл которой состоял в том, что он хоть сейчас пойдет куда глаза глядят, а больница уже к вечеру задохнется трупным ароматом!

Звоняший пошел на попятный и уже умоляюще просил обслужить тех, кто прибыл с железнодорожной катастрофы!

– Как вы мне все надоели, – заключил Ахметзянов.

– Пожелание ФСБ, – пояснили в трубке.

Он решил начать с женщины, что поступила первой. Судя по всему, у нее были переломаны ноги, руки и вообще все, что ломается. Простыня была пропитана кровью. Ахметзянов, проработавший в должности пятнадцать лет, хорошо знал, что люди состоят из плоти и крови, что даже у балетных в ногах кости и мускулатура. Но вместе с тем что то теплилось у него в душе: крошечная надежда обнаружить когда либо то, что делает обычную плоть – Божественной!

Щелкнув перчатками, обрядившись в прорезиненный халат, Ахметзянов откинул с покойной простыню и с удовлетворением отметил, что погибшая голая и не надо тратить времени на срезание одежды.

Записал: «Особа женского пола, на вид тридцать – сорок лет, волосы черные, крашеные…»

Зачем я о волосах, подумал патологоанатом, как будто милиционер на месте происшествия! Вычеркнул про цвет и продолжил: «Множественные переломы конечностей, сдавливание с повреждением основных органов грудной клетки, несовместимые с жизнью травмы головы…»

Зафиксировав на бумаге подробности, Ахметзянов вооружился скальпелем, сделал длинный надрез вдоль икряной мышцы покойной с внутренней стороны. То, что он увидел в ране, на мгновение вернуло его в детство, когда Ахметзянов верил, будто в конечностях человеческих скрыты волшебные механизмы.

Нечто, блеснувшее металлом под ошметками рваных мышц, заставило его глаза азартно засиять.

– Ай ты! Ай ты! – зашептал Ахметзянов, боясь спугнуть мечту. – Ай ай!

Он командовал себе: «Скальпель, зажим, сушить», – пока, наконец, не добрался до металла. Несколько минут вглядывался и не предпринимал никаких действий, затем осмотрел ногу с тыльной стороны, обнаружил старый шрам, обозвал себя идиотом, скинул перчатки, уселся в кресло и вновь открыл «Российский балет» на рубрике «Премьеры».

– Надо же! Проглядеть шрам! – бормотал раздосадованный врач. – Обычный титановый штырь после перелома голени! Идиот!

Прочитывая информацию о новой «Баядерке», Ахметзянов решил сегодня более не работать, сославшись на свое психофизическое состояние.

– Это вам не с живыми! – воскликнул в потолок. – Мне ошибаться нельзя! За мною никого! За мною только могила! Это вы аппендицит с почечными коликами путаете, а я после вас выношу единственно правильный приговор. – Он встал со стула и потряс журналом. – Скончалась от повреждений, несовместных с жизнью!

Успокоившись, он вновь сел и углубился в чтение о «Баядерке».

«Молодая балерина Пушкина дебютировала на сцене Саратовского театра оперы и балета в партии Баядерки. Была мила, обаятельна, но техника танца оставалась какой то угловатой, как будто балерина закончила не школу при Большом театре, а заведение вечно молодого Моисеева».

Ахметзянов отбросил журнал и, подумав, что загубили стервецы девке карьеру, закурил папиросу «Герцеговина Флор».