Последний аккорд затихает и в образовавшемся звуковом вакууме раздается его пронзительный крик: «Эй, ты!!!»

Ударник, бас и клавиши вновь заводят хлесткий напряженный хард, а Ром с интонациями безумного прорицателя, до истеричности самозабвенно, продолжает свой гимн всеотрицания, гимн «Дребезгов»:

В упоении Ром, как заведенный, мечется по сцене. Вдруг светящаяся разноцветная паутина под потолком, как бы прогнувшись, стремительно падает вниз. Это лучи, направленные раньше параллельно полу, теперь становятся градусов в сорок пять под углом к нему и начинают в такт музыке мигать и носиться в зале по причудливым траекториям.

В этот момент Ром бросает микрофон и, схватив со специальной подставки гитару, начинает свой сольный пятнадцатиминутный проигрыш. Не люблю металл, но Ром тут, действительно, виртуоз.

Зал внизу беснуется в упоении.

Начав с темы и импровизируя, Роман все более усложняет ее, как бы выстраивая на простом фундаменте фантасмагорический ажурный замок.

Но вот он снова рванулся к стойке с микрофоном и, не прекращая работать пальцами, продолжает:

Тут, стоявший на протяжении всего происходящего к залу спиной, Джим вдруг поворачивается в пол-оборота, и на его правой руке обнаруживается черная повязка с белой свастикой. Он направляет гриф своего «баса», как ствол автомата, в сторону синтезатора. «Вдребезги!» — кричит Ром. Камнепадом прокатывается по залу звук автоматной очереди, и Эдик-Смур, метра на полтора отброшенный в сторону, падает навзничь. «Вдребезги!» — кричит Ром, и Джим «бьет» по кленовым качелям. Одна из цепей рвется, и на сцену, и даже в зал с грохотом сыпятся барабаны. Спектакль отменный. Уважаю. На подростков, конечно, рассчитано, но все-таки…

«Вдре…» — но тут и самого Рома настигает гитара Джима. Наступает зловещая тишина. Джим, осклабившись, поворачивается и направляет гриф в серую массу под сценой. Взвинченная до полусумасшествия, окончательно уверовавшая в убийственную силу его гитары, толпа шумно вздыхает. Передние ряды прячутся за спинки кресел.

Эта пантомима длится около минуты: «ствол» из стороны в сторону блуждает по залу, вызывая там и тут истеричные выкрики. Но вот, наконец, он поднимается и долгой очередью бьет по прожекторам под потолком. Свет гаснет.

Две или три минуты все в оцепенении. Загорается тусклый огонек. На сцене уже никого нет. Первое отделение шоу — закончилось. Публика не сразу приходит в себя. А я выскальзываю из своего убежища и знакомыми переходами топаю в гримерку.

Ром полуголый валялся в кресле и курил. Глаза его были открыты, но взгляд — такой, что, казалось, он ничего не видит. Зрачки чисто механически следили за рыскающим туда-сюда пропеллером настольного вентилятора.

Я взял стул и, поставив его напортив, сел. Ром повернул коротко остриженную голову в мою сторону, и в лице его появилась крупица осмысленности.

— А, — сказал он и снова вперился в вентилятор.

— Ага! — сразу обозлился я и выключил последний. — Это называется «радостная встреча старого друга, после долгой с оным разлуки».

— Ну привет, — отозвался он, снова обернувшись ко мне, — как дела?

А я не мог оторвать глаз от его руки. Голой исколотой руки. И я решил взять его на понт:

— У меня-то — ништяк. А вот ты ответь: сколько Тоше платишь? — и ткнул его пальцем в запястье.

Его реакцией я был несколько обескуражен. Он даже не удивился моему вопросу. Ответил, будто так и надо:

— Ни копейки. Даром дает. Заботится.

— И давно это началось?

— Месяца четыре.

— Почему же я раньше ничего не замечал?

— Ну, наверное, это не сразу заметно становится.