Юлий Буркин. Рок-н-ролл мёртв
«В воскресный день, 19 августа, в Ленинграде хоронили Виктора Цоя. По просьбе его близких поклонники музыканта (сколько сотен их было?) пришли на кладбище уже после погребения. /…/ В Ленинграде, не прекращаясь, шел дождь». «Его нет. А на кладбище — что… Один из рассказов о жизни рока гласит: Майк отказался идти на похороны Саши Башлачева. Его уговаривали, убеждали, недоумевали. Он же ответил, что таких, как он и Саша, не хоронить надо, а выбрасывать на помойку. /…/ Майку Науменко было 36 лет». «От песен Игоря Талькова нам теперь не откреститься. И тот подонок, что выстрелил в его сердце, тоже останется в истории. Как человек, убивший сказавшего высокие слова о России». В отличие от приведенных выше газетных выдержек, весь нижеследующий текст является чистейшей воды вымыслом. Совпадение каких-либо ситуаций или имен — случайно.
Ненависть и отчаяние творца, когда он нам о них рассказывает, всегда окрашены чем-то похожим на любовь.
«ДРЕБЕЗГИ»
Скопище возле входа в концертный зал гостиницы «Россия» было видно издалека. Человек двести подростков. И непонятно, то ли они там дерутся, то ли — наоборот. Менты — только делают вид, что порядок наводят. А, собственно, кому он тут нужен — порядок? Пытаться пробиться к двери, выйдя из «Жигулей» — бесполезно. И я медленно двинул машину прямо на толпу. Вот тут так — сразу подскочил ушастый сержантик: «Я вас оштрафую, это вам не проезжая часть…» Я сунул ему под нос через окно дверцы свое журналистское удостоверение; да только не подействовало. Что ему моя корочка? Это б раньше он испугался. Еще бы честь отдал. А нынче — демократия… И имя мое — Николай Крот — ему ни о чем не говорит. Вот эти — возле дверей, они бы точно описались от счастья, что с самим КРОТОМ рядом стоят — с отцом-родителем «Дребезгов»!.. А сержантик — темный, ему — что Крот, что бурундук… Ну, да, пока я с ним разбирался, «Жигуленок» мой продрался-таки потихоньку через толпу. Сержантика куда-то затискали, а я вдоль стенки пролез-таки к двери и пнул ее пару раз. Хорошо, швейцар сегодня — дед по кличке «Буденный» (за усы прозвали). Он меня знает: даже дергаться не стал — сразу открыл и впустил. «Молодец, Буденный, — говорю я ему со сталинским акцентом, — благодарность выражаю вам: от себя лично и от всего советского народа.» И пошел в валютный бар. Слава богу, мелочишка есть. А где еще сейчас «Дребезгов» искать? Или там, или уж нигде. И точно. Один, во всяком случае — там. Барабанщик — Костя Кленов. С двумя неграми пытается контакт наладить. Он славный — Костя. Только дурак. Но — барабанщику положено. Взял я стакан виски, подсел к Клену за столик, а на негров так глянул, что они слиняли сразу. Клен мне обрадовался. «Привет, — говорит, — Крот Коля» (так они меня всегда стебают). — Привет, — говорю и я. — Что у вас тут новенького? И тут он сразу, сходу, паразит, даже отдышаться не дал, мне и выдал: — Ром колется. — В смысле? — спрашиваю. — В смысле — наркотики колет. На иглу сел, в смысле. Ширяется, в смысле, во всю. Как тебе понятнее? Я прямо так и ошалел. — Ну вы даете, — говорю. — А ты не врешь? И вообще, откуда ты знаешь-то? — Коль, я же не с Луны свалился. Я, слава богу, нагляделся на них. Дерганый стал, репетиции срывает. |
