— Я пришел по двум делам! — сказал он.

— Говорите, падре! Вы знаете, что я ваш преданный друг.

— Я сейчас увижу это. Сначала спешу вас поздравить.

— Спасибо, тысячу раз спасибо! Что делать! Наша обязанность — повиноваться во всем сеньору губернатору.

— Это верно. Мы остаемся здесь, пока он будет изгонять изменников.

— Что вы хотите еще, падре?

— Я хочу, чтобы вы дали мне разрешение арестовать нечестивых унитариев, оскорбивших меня.

— Ого!

— Меня и всю федерацию.

— Да?

— И самого Ресторадора!

— И его также?

— Всех!

— Какая дерзость!

— Я больше десяти раз приходил к губернатору до его отъезда, но не смог поговорить с ним.

— Он был так занят последние дни.

— Хорошо, но Викторика не занят, а он отказался арестовать указанных мной людей, потому что не получил на это приказания.

— Но если это исключительный случай, то он должен это сделать.

— Он ничего не сделал и ничего не хочет делать из того, о чем его просят я и другие члены общества Ресторадора.

— Его обязанности, быть может…

— Нет, сеньор, какие обязанности? Он ничего не делает потому, что он не такой федералист, как все мы.

— Ну, падре, успокойтесь!

— Я не успокоюсь, сеньор, и, если вы откажете мне в разрешении, о котором я вас прошу, то я не отвечаю за то, что может случится.

— Ну, в чем же дело? — спросил министр, в глубине души ругавший своего посетителя.

— В чем дело?

—Да, посмотрим, если это дело заслуживает внимания, то…

— Да, хорошо, вы увидите, заслуживает ли оно внимания. Слушайте меня, сеньор дон Фелипе!

— Говорите, но будьте спокойнее.

— Слушайте! В квартале Ресиденсии у меня есть несколько старых приятельниц, которые заботятся о моем белье. Однажды вечером я пошел навестить их, это было около двух месяцев назад, отворив дверь, я вошел и повернулся, чтобы затворить ее. Под навесом было темно и…

Падре Гаэте, прервав свой рассказ, направился к двери кабинета, приоткрыл ее и, указав дону Кандидо на уголок возле двери, сказал ему:

— Идите, товарищ, и сядьте здесь!

Дон Кандидо дрожал с головы до ног и не мог говорить, будучи как бы парализован.

— Ну, я вам говорю, — продолжал Гаэте, — идите и сделайте мне приятное: сядьте здесь, вас не собака просит об этом!

— Идите, дон Кандидо! — прибавил министр.

Дон Кандидо поднялся и, тяжело ступая направился к указанному месту.

— Хорошо, — сказал последний. — Итак, я вошел под навес, где было темно, и — трах! — натолкнулся на какого-то человека.

С этими словами Гаэте подошел к дону Кандидо и стал прямо против него.

— Тотчас же я вытащил свой кинжал, этот федеральный кинжал, сеньор Арана, — прибавил он, вытаскивая из-за пояса длинный нож, — этот кинжал, который отечество дало мне и всем своим детям для защиты святого дела. «Кто тут?» — спросил я, приставив этот кинжал к груди этого человека.

И падре Гаэте приставил к груди дона Кандидо свой кинжал.

— Он отвечал мне, что друг, но я не верю друзьям, рыщущим под навесом. Я навалился на него и схватил за горло.

С этими словами падре Гаэте схватил дона Кандидо за галстук.

Бедный профессор чуть не вскрикнул, но имел еще силу удержаться: его спасение зависело от молчания.