Телефон, подвешенный к стене, громко и пронзительно звенит.

— Кому я вдруг понадобился? — мрачнеет Обнорский. — Прощу прощения, ротмистр, вы свободны. Софья Александровна, проводите, пожалуйста, раненного в палату. Постарайтесь, чтобы ему никто не мешал…

Он подносит трубку к уху.

— Госпиталь… Обнорский у аппарата… Слушаю вас, господин подполковник.

По интонации и странному взгляду Обнорского догадываюсь — звонит Николов. Кажется, знаю почему. Сейчас врач получит от него тонну важных «цэ-у» на мой счёт.

В сопровождении Сони удаляюсь из кабинета.

По пути в палату получаю от неё чувствительный щипок в спину.

— Ай! Солнце моё — ты чего⁈

— Ничего! Так и знала — отпущу тебя одного, обязательно попадёшь в неприятности! — шипит раздраконенной гусыней девушка.

— Так всё ж обошлось! — хохорюсь я. — К тому же я — офицер!

— Это на фронте ты офицер! А здесь, в госпитале, ты — мой пациент! И, вместо того, чтобы шастать по буфетам и убивать журналистов, должен лежать на койке и пить лекарства!

— Здрастьте — приехали! Соня, честное слово, я никого не убивал! В смысле, убивал — но японцев, врагов! А Соколово-Струнина даже пальцем не трогал… То есть трогал, но не сегодня и не до смерти! — окончательно путаюсь я и сдаюсь:

— Ладно! Где твоя касторка⁈ Неси…

Не знаю, с какой стати вспоминаю эту злосчастную касторку. Наверное, врезалось в мозг в детстве, после «Буратино» красного графа — Алексея Толстого.

Озорного деревянного человечка так и норовили напоить касторкой за всевозможные провинности.

Кстати, та ещё дрянь! Подтверждено мной и Буратино.

Кстати, насчёт последнего… Если мне не изменяет склероз, до выхода книжки в свет ещё лет тридцать, если не больше.

— А при чём тут касторовое масло? Не припоминаю, чтобы Обнорский тебе его прописывал… У тебя что-то с кишечником? Эти негодяи били тебя по животу⁈ — мигом закипает Соня.

Успокаивающе прижимаю её к себе.

— Негодяи вели себя очень культурно. Пылинки с меня сдували… А что касается касторки — разве у вас, эскулапов, это не лекарство от всех болезней? — смеюсь я и получаю очередной щипок.

Судя по тому, как быстро проваливаюсь в крепкий сон, в вечерний чаёк мне определённо накапали чего-то успокоительного. Скорее всего, по настоянию лечащего врача.

Зато с утра ощущаю себя просто изумительно! Выспался как в детстве!

Не хватает только мамы, зовущий на завтрак с блинчиками и вареньем…

Эх, мама-мамочка, прости меня непутёвого! Как же тебе сейчас тяжко без меня! И как мне хреново догадываться об этом…

В палату ко мне никого не пропускает пожилая санитарка. Характер у неё железный и ведёт она себя круче цербера.

Несколько раз до моих ушей из коридора доносятся отголоски словесных перепалок. Ко мне ломятся и финский тролль и потенциальный «гетьман» Украины.

Чины, титулы и угрозы на санитарку не действуют, мои друзья уходят восвояси…

Зато после обеда каким-то чудом прорывается Гиляровский. Сказать, что я ему рад — ничего не сказать!

— Владимир Алексеевич! — радостно отрываю голову от подушки я.

— Николай Михалыч! Вас охраняют крепче, чем государя-императора! Вы бы знали, каких трудов мне стоило к вам попасть! — улыбается Гиляровский.

— И всё-таки вам это удалось!

— Удалось, но какой ценой!

— Неужто пообещали жениться⁈

— Хуже! — Он подмигивает:

— Обещал написать маленькую заметку про работу санитарок госпиталя и непременно упомянуть Александру Митрофановну Бортко — так звать-величать вашу охранительницу!

Он занимает привычное место напротив моей койки.