– И наоборот, – заметил Блэар.

– Без Шарлотты все будет не так, – вмешалась Лидия. – На меня ее присутствие всегда действовало подавляюще, слишком уж она умная. Но зато с ней всегда бывало интересно: я никогда не знала, что она может сказать.

– Дорогая, и о чем только ты говоришь?! – возмутилась леди Роуленд. – У тебя будет собственный великолепный сезон, а ее мы даже не вспомним. И про мистера Блэара забудем.

– Сыщики нашли что нибудь? – спросила Лидия.

– Нет. – Мамаша бросила взгляд в сторону егерей и добавила чуть потише: – Нет. Твой дядюшка нанял лучшее в Манчестере частное агентство. Но они не нашли ничего. Пора тебе начинать думать о собственной семье.

– Блэар мог бы попробовать, – предположила Лидия.

– Да, он так преуспел в розыске Мэйпоула, – отозвался Роуленд. – Дядюшка, прочтите, пожалуйста, письмо, которое пришло сегодня.

Взгляд епископа был неподвижно устремлен на каменную стенку, как бы обозначавшую линию горизонта. Рука его машинально нащупала в нагрудном кармане пальто письмо, и он протянул его Леверетту.

– Читайте! – приказал Роуленд.

Леверетт развернул лист бумаги, проглотил застрявший в горле комок и начал читать:

«Уважаемый лорд Хэнни!

Это письмо – и прощание, и извинение за то беспокойство, какое я вам причинил. Я не прошу прощения за свое поведение; у меня, однако, были для него свои причины, которые я хотел бы объяснить в надежде, что когда нибудь вы подумаете обо мне с пониманием и прощением. Если я разочаровал вас, то себя самого я разочаровал вдесятеро сильнее. Я не сумел стать тем викарием, каким мог бы быть; а Уиган оказался не таким простым приходом, каким я его счел поначалу. В нем сосуществуют два мира: залитый солнцем мир слуг и карет, и другой, совершенно отдельный от него мир, что трудится под землей. Чем дольше я работал, тем больше понимал, что не смогу равно чистосердечно служить как викарий одновременно обоим этим мирам. Был период, когда я, подобно преподобному Чаббу, ставил сухую ученость выше дружбы своих собратьев. Теперь я могу сказать, что нет на земле награды выше, чем доброе мнение и отношение простых мужчин и женщин – тружеников Уигана. О суетном тщеславии церкви я и не вспомню. Уиган же останется в моем сердце навсегда.

Завтра я начинаю новое, собственное служение. Благодарение Господу, я понесу это бремя не в одиночестве, потому что Шарлотта присоединилась ко мне. Я не могу открыть вам, куда мы направляемся, но знайте, что мы находимся с ней в полном согласии, как два человека, вооруженных глубокой и истинной верой в Господа. Завтра начинается великое приключение!

С уважением и любовью,

ваш смиренный, послушный Джон Мэйпоул».

Леверетт осмотрел конверт:

– Судя по почтовому штемпелю, отправлено из Бристоля три дня назад.

– Я был готов поклясться, что Мэйпоула нет в живых, – проговорил Блэар.

– Если верить этому письму, он жив, – возразил Роуленд.

– Почерк Джона, – сказал Леверетт. – И он действительно думает и чувствует так, как здесь написано. Он сам говорил мне то же самое почти теми же словами.

– За последние три дня из бристольского порта вышли сотни судов, – произнес Роуленд. – Сейчас эта парочка может быть уже где угодно в Европе, а может и разыгрывать из себя миссионеров где нибудь в трущобах южной Англии.

– Как вы думаете, они поженились? – спросила Лидия.

– Конечно, поженились, – ответила леди Роуленд. – Но это неважно, ваш дядюшка все равно лишит ее наследства. Он просто обязан это сделать. Она наплевала на всю семью, чтобы сбежать с каким то сумасшедшим.

– И больше Мэйпоул ничего не пишет? – спросил Блэар.