|
Чай стынет. Ответа не было. Кери нажала ручку и открыла дверь. Шторы на окнах были задернуты. В комнате стоял полумрак. Мэри лежала в постели, не подавая признаков жизни. — Мэри! Мэри! — испуганно закричала Кери. Она приложила ладонь к щеке хозяйки. Щека была теплой. Тут Кери заметила, что Мэри дышит, но с трудом. Дорога была каждая минута. Кери бросилась к телефону и вызвала карету «скорой помощи». Выглянув в окно, Кери увидела садившегося в машину Стива. Она выбежала на улицу, даже не накинув пальто. — Кери, что случилось? — спросил обеспокоенный Стив. — Идемте со мной! Быстро! Мэри плохо! Вдвоем они побежали в спальню Мэри. Та по-прежнему лежала неподвижно. Стив взял ее за руку. — Мэри, вы меня слышите? Мэри с трудом приоткрыла один глаз. Кери облегченно вздохнула. Сирена «скорой помощи» была слышна за два квартала. Кери вышла встретить санитаров. Те быстро прощупали пульс, затем молча уложили Мэри на носилки и понесли к выходу. Кери торопливо одела Дженну, и они поехали в больницу на машине Мэри. Я встретил жену и врача у дверей палаты Мэри. Когда Кери позвонила, я едва успел вызвать помощника и поехал в больницу. — Этого следовало ожидать, — с присущим медикам спокойствием сказал нам врач. — До сих пор миссис Паркин везло. Но опухоль давит на жизненно важные части мозга. Все, что мы можем сделать, это максимально облегчить ее страдания. Понимаю, звучит не слишком утешительно. Зато правда. Я взял Кери за руку. — Ей очень больно? — спросила у врача Кери. — Как ни странно, нет. Обычно пациентов с таким диагнозом мучают жуткие головные боли. У миссис Паркин тоже болела голова, но не слишком сильно. Начинается все с периодических головных болей. Затем они становятся постоянными. — Неужели Мэри все время испытывала боль? — спросил я. — По ней нельзя было сказать. — Миссис Паркин — стойкая женщина, — кивнул врач. — Но у стойкости есть пределы. Боюсь, теперь у нее начнется угасание сознания. Или провалы в сознании. — В каком состоянии она сейчас? — спросил я. — Спит. Я дал ей снотворное. Переезд в больницу отнял у нее немало сил. — А нам можно ее увидеть? — Нет. Лучше ее не будить. * * * Без Мэри особняк опустел, а мы впервые почувствовали себя здесь чужими. Мы съели незатейливый ужин. Разговор не клеился. Притихшая Дженна не просила меня почитать ей. Мы довольно рано легли спать, пытаясь ускользнуть в сон от гнетущей обстановки, воцарившейся в этом уютном доме. Меня снова разбудила музыка. Без Мэри даже музыка стала другой — более драматичной и напряженной. Как и в прошлый раз, музыка доносилась с чердака. Настойчиво, словно пение сирен, она звала меня туда. И опять я взял фонарик и пошел на темный чердак. Я поднял крышку рождественской шкатулки и уже не удивился, что музыка мгновенно смолкла. Я вытащил из шкатулки другое письмо и стал читать при свете фонарика. 6 декабря 1916 г. Любовь моя! Скоро опять наступит Рождество — время радости и покоя. Но в моем сердце по-прежнему ужасающе пусто. Говорят, время лечит все раны. Даже если и так, после ран остаются рубцы — свидетели боли. Помни меня, любовь моя. Помни мою любовь. * * * Воскресенье. Канун Рождества. Как мы ждали этого времени. Никто из нас и подумать не мог, что сочельник окажется таким. Ночью шел тяжелый, влажный снег. К утру его покров достиг почти четырех дюймов. Стив ждал меня на крыльце. — Как Мэри? — поздоровавшись, спросил он. — Почти без изменений. |
