|
А когда Господь Иисус кровью Своей искупил грехи человечества и Его сняли с креста, Он был положен в каменный ящик. Наступает Рождество, и мы все ожидаем увидеть под елкой красиво упакованные коробки с подарками. Детям не терпится поскорее развернуть упаковку и открыть эти коробки. Вспоминая случившееся, я не слишком удивляюсь тому, что моя рождественская история тоже связана со шкатулкой. Но для меня по-прежнему удивительно, что эта шкатулка помогла мне понять смысл главного рождественского дара. * * * Мы решили не тянуть с переездом. На субботу я арендовал на работе грузовичок и обратился за помощью к Барри, брату жены. Других родственников в радиусе двухсот миль у нас не было. Пока мы с Барри выносили мебель, Кери упаковывала посуду, заворачивала ее в газетные листы и укладывала в картонные коробки. Дженна играла в гостиной и даже не замечала, как исчезают вещи. Наш скарб был немногочисленным — почти все удалось запихнуть в кузов грузовичка. Остальные коробки отправились в багажник и на заднее сиденье нашего «плимута» — розово-красного, с изящными плавниками задних крыльев и хромированной радиаторной решеткой, напоминавшей широкую улыбку зубастого Чеширского кота. Закончив погрузку, мы едва взглянули на покидаемое тесное и холодное жилище. В последний раз нам было тесно во время переезда в район Авеню — мы едва поместились в забитом вещами грузовичке и салоне «плимута». Увидев, где нам предстоит поселиться, Барри присвистнул. — Вы что же, в особняке будете жить? — с завистью спросил он. — Как это вы смогли? — Твоя аристократическая сестра нашла. А будем ли жить, пока еще вопрос. Хозяйка установила полуторамесячный испытательный срок, — сказал я, чтобы несколько притушить его зависть. Я открыл задний борт. Барри снял брезент, накинутый на наши пожитки. — Помоги мне с вашим плетеным сундуком, — попросил он. — Неужели он вам здесь понадобится? — Нет, конечно. Сундук и прочее мы отнесем на чердак, — сказал я. — Это что же, она одна живет в таком громадном доме? — недоумевал Барри. — До недавнего времени жила одна. А теперь нас будет четверо. — Здесь же полно комнат. Почему ее семья не живет вместе с нею? — У хозяйки нет семьи. Она сказала, что детей у нее нет, а муж умер четырнадцать лет назад. Барри обвел взглядом прихотливо украшенный фасад викторианского особняка. — У таких домов — богатая история, — задумчиво произнес он. Мы доволокли тяжелый сундук до чердака, занесли внутрь и встали, чтобы перевести дух. — Знаешь, давай-ка мы сначала подготовим место, куда будем ставить ваши вещи, — предложил Барри, — Думаю, хозяйка не будет возражать, если ее вещи мы немного передвинем и освободим уголок у стены. Я согласился, и мы принялись расчищать чердачное пространство. — Ты вроде сказал, что у хозяйки нет детей, — напомнил мне Барри. — Да. — Тогда откуда здесь колыбель? — спросил он, снимая пыльную тряпку, закрывавшую колыбель с пологом. — Трудно сказать. Вряд ли они с мужем — первые владельцы этого особняка. Может, колыбель осталась от прежних хозяев. В таких домах чердаки не разбирают десятилетиями. Я передвинул несколько пыльных коробок и тоже сделал открытие. — А вот этой штучки я не видел со времен детства. — Что ты нашел? — спросил Барри. — Галстучный пресс.[3] Должно быть, им пользовался муж хозяйки. Барри поднял тяжелую раму с большим портретом мужчины с усами в форме велосипедного руля. Чувствовалось, этот человек стоически позировал художнику, писавшему портрет. |
