Ушан не отвечал. Закрыв глаза, он окунулся в мир, открывшийся внутреннему взору. Он увидел развевающиеся красные и желтые, золотистые и медные ленты. Цвет битвы, запах отваги и страха, триумфа и поражения. Цвета всей его жизни переплелись в огромное полотно. Ушан никогда не видывал такой красоты.

«Интересно, как выглядит рай фехтовальщика? — подумал Ушан Делукка. — Похож он на мой парк?»

Тиктак согнул большой палец.

Послышался щелчок, и указательный палец генерала, будто стрела, полетел в Ушана. Вольпертингер даже не заслонился лапой, и стальной палец глубоко вонзился ему в грудь.

Ушан не издал ни звука, лишь отступил на шаг. Тиктак еще раз согнул большой палец, снова раздался щелчок, несколько хлопков сотрясли воздух, и три оставшихся стальных пальца вонзились в грудь Делукки.

От руки генерала к телу вольпертингера тянулись четыре проволоки. Генерал Тиктак в третий раз щелкнул большим пальцем, приведя в действие механизм возврата стрел. В корпусе генерала что-то зажужжало, Ушана оторвало от земли и понесло на Тиктака. Пальцы встали на место. Тиктак держал вольпертингера перед собой.

— Никто [тик] прежде не отваживался говорить мне правду в глаза, — прохрипел генерал Тиктак. — Ты герой, Ушан Делукка.

Схватив свободной рукой вольпертингера за голову, Тиктак выдернул пальцы у того из груди и поднял руку. В ней он держал еще бившееся сердце Ушана.

Рибезель утешался тем, что в битве медных болванов и мертвых йети он выступает не воином, а летописцем. Он запомнит каждую минуту во всех кровавых подробностях, чтобы передать потомкам, ведь ничего подобного больше не повторится.

Это была самая жестокая и беспощадная битва из всех, что когда-либо разыгрывались между двумя армиями. Плащи и пропитанные нефтью кости йети горели ярким пламенем, но они продолжали бой. Медные болваны молотили куда ни попадя, хотя им давно поотрубали головы. Отрубленные руки и ноги падали на пол, а их прежние обладатели сражались как ни в чем не бывало, кое-кто даже вооружался чужой отрубленной конечностью. У одного медного болвана из обрубка шеи била струя пара, а у йети, с которым он дрался, черепушка полыхала огнем. Двое йети колотили тяжелыми молотками медного болвана, лишившегося обеих рук. В воздухе так и свистели осколки костей, шестеренки, болты и зубы, пар шипел в вентилях, доспехи гудели, будто колокола, и все это заглушал рев йети. Шторр-жнец, ругаясь, размахивал косой во все стороны, и медные болваны разбегались кто куда, ведь коса рубила даже металл.

Сперва казалось, что, благодаря своей выносливости и неожиданности нападения, йети сумеют одержать победу, но чем дальше, тем призрачнее становилась эта надежда. Конечно, то один, то другой медный болван время от времени падал с балкона через парапет, или его разбивали вдребезги сокрушительными ударами молотов и дубинок. Выносливостью йети едва ли уступали металлическим воинам, ведь они не чувствовали боли и не боялись смерти. Медным болванам приходилось дробить скелеты на мелкие кусочки. И все же сражение обещало завершиться в пользу механических солдат, ведь металл куда крепче костей. Все больше йети падали и больше не поднимались, поскольку в скелетах не оставалось ни одной целой кости. Медные болваны применяли все свое оружие: зубчатые диски, острые, как бритва, ножницы, огнеметы.

Рибезель задумался, не попытаться ли ему и вольпертингерам прорваться на арену, но лестница кишела солдатами неприятеля, и это была бы верная гибель. Рибезелю оставалось лишь смотреть, как войско Шторра редеет, как медные болваны теснят йети все дальше, запоминать ход событий и надеяться на то, что удача вновь повернется к йети лицом.

— Все уго, Смейк?

«Уго»?

— Ах, это просто фигура речи, мы спрашиваем, все ли с тобой в порядке.